Южный крест

Паулюс усмехнулся, положил пистолет под подушку. И лег.

Лежал, смотрел в потолок: вполне надежно. Можно выстоять еще несколько дней. Русский железобетон. Только почему-то видно небо, звездное, радужное, удивительное. Но разве бывает радуга ночью?

— Бывает, — произнес знакомый голос. — Я вас предупреждал.

Радуга во все небо, радуга крест-накрест. Почему крест-накрест? Только нет, совсем это не радуга — темная, зловещая… В небо поднялась тень могильного креста!

— Я вас предупреждал!

Генерал фон Виттерсгейм! Это его голос!

Паулюс проснулся, глянул по сторонам; Иисус и Мария…

Свеча догорела, огонек плавал в жидком стеарине. Вот-вот погаснет. Рядом на койке спал адъютант.

Иисус и Мария. Сколько осталось? Мысль оборвалась: до смерти или до плена? Сунул руку под подушку: пистолет на месте. А подушка серая, почти черная. Как солдатское одеяло. Это он-то, генерал-полковник Паулюс!..

Фельдмаршал Паулюс! Ах, да: во сне. И не все ли равно? Обрекли на смерть.

Паулюс закрыл лицо ладонями.

Слышал, что его окликают, но не хотел отнимать рук, не хотел поднимать головы.

— Поздравляем вас… Что за ерунда…

— Последняя радиограмма. Мы поздравляем вас.

Паулюс поднялся, пробежал глазами по строчкам: а! Фельдмаршал! Произвели… Они приглашают застрелиться. В конце спектакля фельдмаршал кончает жизнь самоубийством…

В дверь ударили прикладом:

— Русские атакуют!

Паулюс чуть заметно склонил голову:

— Да, конечно.

То ли ответил тому, кто кричал из-за двери, то ли себе, на собственные мысли.

* * *

Батальон капитана Веригина, охватывая большое, тяжелое здание универмага полукольцом, приближался короткими перебежками. Немецкие пулеметы секли мутную рань, в лихорадочной спешке старались остановить. Красноармейцы шли налегке: вещмешки бросили, чтобы ничего не мешало. Капитан Веригин — в шевровых сапогах, с пистолетом в руке:

— Впере-ед!

Он поднимается, вскакивает легко, свободно, безбоязненно — так много в нем силы. И уверенности. С поразительной отчетливостью видел азартное лицо Михаила Агаркова, перекошенный рот Лихарева, большие руки Игнатьева. Видел, как тяжело, неуклюже бежит Шорин… Его обогнал молоденький боец. Андрей не упустил, заметил непомерно широкие голенища кирзовых сапог, заплату на фуфайке и вмятину на каске. Заметил даже, что заплата пришита белыми нитками, грубо, неумело, и решил, что парнишка идет в первый бой. Молодецки идет. Заметил подмерзшую лужицу крови, которая осталась со вчерашнего дня, перебитый, брошенный автомат, увидел немецкий пулемет впереди и припавшие к нему каски… Андрей бежал прямо на него, на холодный спешный огонь; вероятней всего, именно этот пулемет убьет, остановит его. Однако не боязно, не страшно. Ему только хочется, чтобы красноармейцы видели его. И чтобы немцы видели. Пусть все видят, что он, капитан Веригин, не боится. Плевать он хотел!.. Пусть видят гитлеровцы, как идут в атаку советские солдаты!

Капитан Веригин никогда не испытывал такого. Он чувствует тяжесть каски, кажется, он чувствует каждую жилочку, нежную, живую и трепетную. Капитан Веригин бежал на пулеметный огонь, а душу захлестнул, не отпускал восторг, словно минутой позже, вот сейчас, свершится великое чудо, он захлебнется радостью и счастьем… Он упадет простреленный, пробитый, чтобы не встать, умереть, и все-таки не будет человека счастливее его. Потому что славно жил и славно умер, на людях, на виду, в неудержимой огневой атаке. Ему вдруг захотелось, чтобы вот так же чувствовал себя каждый боец, чтобы каждого видели и прославили.

Да нет же, нет! В эти короткие минуты капитан Веригин не думал о славе. Он никогда не думал об этом. И о смерти не думал, ни о своей, ни о чужой. Ему только хотелось быть красивым и чтобы красивыми были его солдаты.

Он вскинул руку с пистолетом. И даже приостановился. Было мгновение — увидел автоматы, каски, лица…

— Не ложи-ись! — крикнул громко и зычно. — Не ложись!

На лицах бойцов суровая решимость, словно шли привести в исполнение долгожданный приговор.

Так или не так…

В то мгновение, когда увидел Михаила Агаркова, Шорина, Игнатьева, показалось, что все именно так: они — как и он. Им тоже легко и не страшно.

Мелькнула мысль, кольнула в самое сердце: что это с ним? И от сознания, что в нем творится странное, почти невероятное, от суеверности иль от предчувствия сделалось вдруг нехорошо. Как будто понял обман. Но — все равно! Ему было уже все равно. Лишь бы продлить удивительный восторг…

Опять увидел спину бойца, заплату, пришитую белыми нитками, черные камни, чужие каски, распахнутые ужасом глаза, услышал предсмертный вскрик и нерусское слово… Капитан Веригин через кого-то перепрыгнул…

Сделалось неожиданно просторно и светло. Увидел чистый снег и круглые тяжелые колонны. Овальный фасад и оконные провалы. Близко, рядом.

Вот оно!

На бегу подтянулся, словно бы приподнялся на носках, кинул руку вперед:

— Ура!