Южный крест

Марина побаивалась, что вечером с поминок по милиционеру Сергей вернется домой пьяным. Нет, он пришел трезвым, поминальная чарка, видать, его совсем не пробрала. От ужина он отказался, ушел в спальню. Телевизор не включал, никаких звуков из спальни не доносилось. Марина в одиночестве попила на кухне чаю и, уже по обыкновению, подалась в детскую, на кровать Ленки. Но через день Ленка вернется из лагеря. Тогда где спать? На раскладушке? Заново потекли привычным руслом безотрадные мысли. Чтобы уснуть, нужно было измучить себя ими. Но и в сновидения перетекала из осознанных страхов незатухающая тревога.

…Ей снилось, что дочка бежит по мосту над рекой. Мост этот даже мостом назвать нельзя: щелистый, зыбкий мосток в три горбылины, и висит он будто бы на воздухе. Ленка бежит по нему во весь дух, мосток под ней так и прыгает… Марина с ужасом предчувствует, что дочка сорвется, хочет окликнуть ее, остановить. Кричит, кричит изо всех сил, но голоса своего не слышит. Ей становится все страшнее от предчувствия скорого несчастья. Она сама кидается вслед за дочкой.

Марина вздрогнула, проснулась, открыла глаза. Сердце в груди колотилось учащенно, слышимо; где-то в горле, будто бы в голосовых связках, застрял отчаянный оклик из сна. Ничего кошмарного кругом. Комната Ленки: письменный стол, книжная полка, немного завядшие астры в вазе на тумбочке, похожие на маленьких ежиков. В окно сквозь тюлевое сито занавесок льется отдаленный свет уличного фонаря. Вдруг этот свет потух. Вероятно, опять по всему Никольску отключили уличное освещение (в последнее время электричество отключали часто). Стало темнее, как-то глуше и очень-очень одиноко. Марина заплакала.

То ли дверь была не плотно притворена, то ли Сергей был в это время поблизости, на кухне, — как бы то ни было, он услышал плач Марины и пришел в детскую, осторожно сел на краешек кровати.

— Ты чего плачешь? Что с тобой происходит? — тихо спросил он.

Марина вмиг съежилась, придавила в себе слезы.

— Так, ничего, — быстро пробормотала она, сильнее поджимая колени, группируясь в комок. — Просто сон страшный. Ничего со мной. Сейчас отойдет.

— Может, капель тебе успокоительных выпить?

— Я выпью. Я обязательно выпью.

Марине хотелось, чтобы он поскорее ушел, не видел ее слез, не слышал всхлипов — не заронил в себя каких-нибудь подозрений. В то же время ей не хотелось упускать возможность: Сергей подошел сам, первый — надо бы помириться, все равно придется мириться, ведь и Ленка вот-вот приедет. К тому же в комнате — почти потемки, только слабый свет из прихожей в приоткрытую дверь; в темноте мириться легче. Такое между ними не однажды случалось: семейная ссора, распря, неурядица, но всему есть предел. Обычно Марина первая, ища мира, уступчиво притрагивалась к плечу Сергея, а уже через мгновение он отзывчиво тянулся к ней. Заключит в крепкое всепрощающее объятие, и на душе светло, даже слезы радости навертывались. Но теперь у Марины не было сил, казалось, не было и права примиренчески потянуться к мужу.

— Там, на реке, скверно вышло. Это я во всем виноват. Ты извини, — глухим голосом произнес Сергей. Произнес тяжело и сдавленно. И свою вину как будто не загладил, не снял, а попросту перевалил на плечи Марины.

— Да! Да! Я виновата! Я! Я! Я!!! — истерично закричала Марина, вскочив на кровати на колени. Но тут же и повалилась на подушку, опять скорчилась, заплакала еще горше.

Сергей всполошился, забормотал:

— Успокойся, успокойся. — Через минуту принес из кухни стакан с водой. — Выпей. Чего ты? Я ж говорю: я виноват.

А Марина еще долго не могла остановить слезы, не могла перебороть жалость к себе, отчаяние и досаду.

— Чего уж ты так-то убиваешься? Чего уж такого случилось? — тихо спрашивал Сергей.

На эти вопросы она не отвечала, отмалчивалась. Разлад они, однако, преодолели. Уснули в полном миру, на своей постели, переступив затянувшееся отчуждение.

7

Болезнь сцапала Ленку, болезнь в считанные часы испалила детский задор и живость. Еще в обед Ленка смеялась, вертелась и дурила за столом, разлила из кружки молоко и получила от Марины нагоняй. Вечером пришла с улицы немая, ватная, с бескровным лицом. В прихожей она пришибленно уселась на банкетку, с мольбой взглянула на мать и просипела:

— Горло у меня болит, глотать не могу.

Марина приложилась губами к ее лбу — она всегда так измеряла у дочки температуру, ошалело отпрянула:

— Так у тебя ж под сорок!

Она подхватила Ленку на руки, отнесла на кровать, переодела, укутала в одеяло, кинулась к телефону вызывать врача. Участковый врач мог прийти только завтра, да и то, по словам регистраторши, в течение дня.

«Я знала, что чего-то будет, знала! — Воспаленная суевериями, Марина рылась в аптечке, разыскивала аспирин. — Это мне в наказание. На Ленку перешло. Мое — перешло…» Хотя ничего сверхъестественного и рокового в болезни дочери не было. Местная детвора, набегавшись до распару, часто устремлялась к роднику на береговом склоне Улузы, где, обжигая горло, утоляла жажду ледяной водой. Хворали многие, но в зачет и в проучку не шло.