Южный крест

— Да, да, да! Я обыкновенная слабая женщина! — сквозь слезы, истеричным, оборонительным голосом выкрикивала Марина, когда карты открылись. — Ветреная, если хочешь. Способная влюбиться, способная ошибиться. Да! Я сентиментальная! Я чувственная женщина! Я не машина, не деревяшка…

— Ну и чего ты орешь тогда? И нечего реветь и на меня наскакивать. Гордись и не реви! — парировала Валентина какие-то слышимые в голосе сестры упреки. — Ишь ты! Она у нас чувственная, влюбчивая женщина! А я, с тремя ребенками, верная мужу, — баба-дура?

Шумливый разговор то враз разгорался, будто в костер кидали сухой соломы, то скоро притухал, точно на тот же костер выплескивали ведро воды.

Марина утерла платком хлюпающий нос. Валентина громко вздохнула:

— Сунула я тебе эту проклятую путевку. Сколько раз пожалела! Но с другой стороны поглядеть, свинья везде грязи-то найдет.

Марина молчала, не отозвалась на оскорбительность сестриной поговорки.

— Да-а, — опять вздохнула Валентина. — Морду-то он тебе славно разукрасил. Неделю-то уж верняком не сойдет.

Марина встрепенулась — вероятно, хотела окрыситься на сестру за «морду». Но вспышка гнева промелькнула только во взгляде. Опять утерла нос. Валентина жалостливо смотрела на нее: под обоими глазами у Марины — фиолетово-сине, одна щека припухла, верхнюю губу сбоку разнесло, так что при разговоре рот перекашивает.

— Тебе надо административный отпуск просить. Или со знакомой врачихой договориться, чтоб больничный состряпала. На люди с такой физией токо покажись. В лицо не скажут, а за глаза всяко осрамят.

За окном уже чернела полночь. Почему-то стало понятно, что Сергей в ближайшее время не переступит порог дома.

2

Больше недели Марина симулировала болезнь, не казала из дому носа. Примочками и кремами выправляла лицо. И жила как на иголках. Каждую минуту ждала возвращения Сергея — ждала со страхом, который мог обернуться и радостью, если придет он покаянно и примирительно, и ожесточением, если он… Но в этом случае и додумывать не хотелось. Со слов знакомых Валентина извещала ее, что Сергей шибко пьянствует, что квартировал сперва у приятелей, потом жил в каком-то сарае, а после куда-то исчез: никто не видал несколько дней. Теперь и звонок в квартиру, и трекот телефона пугали Марину еще сильней, предвещая не столько возвращение мужа, сколько появление какого-нибудь сотрудника милиции с дурными вестями. Телефонную трубку теперь первоочередно снимала Ленка — будто могла гарантировать заслон от беды.

Благо пока все обходилось без прискорбных известий. Телефонный наушник, напротив, однажды загудел веселым незабвенным голосом: по пути в Екатеринбург, куда направлялась на курсы повышения квалификации, к Марине собиралась заехать в гости курортная подруга Любаша.

— Чё? Не ждали? Я не пустая — с тортом, с бутыльком вина! Не бойтесь, долго не загощусь. На ночку! — Шумная, большетелая Любаша, в ярко-желтой кофте и черной кожаной юбке, которая на ней с трудом сходилась, всколыхнула настороженную тишь кондратовского дома.

От радости встречи Марина даже прослезилась. Ленке запростецкая хохотливая гостья тоже приглянулась враз.

С Любашей, прямодушной и озорной подругой, Марина могла говорить начистоту, до самой глубины сокровенного, о чем даже Валентине рассказать было запретно.

— Да ведь цыгана-то бьют не за то, что ворует! За то, что поймали! — возопила Любаша и аж подскочила на табуретке, будто подшибли, когда Марина в своем рассказе добралась до рокового признания. — Ну ты, голубушка, и дура! — Она шлепнула себя по толстым бедрам, обтянутым кожей юбки, мотнула большой грудью и пухлым указательным пальцем с красно окрашенным ногтем повертела у виска. — Дура! Да если б все бабы, которые рога наставляют своим мужикам, признавались им в этом? Род бы мужицкий давно вывелся! 0-ох! — Любаша кипуче выказывала свои чувства, пересыпая слова охами и ахами, клеймила Марину укоризнами, мельтешила азартными пальцами рук, потряхивала увесистым бюстом. — Мало ли чего ему померещилось! Он чё, тебя с тем богачом за голые ляжки поймал? Да если б даже поймал, надо было глаза вытаращить и отказаться. Не было ничего! Не было!.. Орхидея ему, понимаете ли, дорогой показалась. Да наплевать и растереть! Тебе ее какой-нибудь старый хрыч мог подарить. Понравилась в санатории молодая бабешка — он взял и раскошелился. Чё, не бывает такого?

Марина пришипилась на краешке кухонной табуретки. Сидела как школьница, сморозившая несусветную глупость, перед грозой-директрисой, которая вправляет ей мозги.

— …Да случись у меня такое с моим Витяней, — духарилась Любаша, — я на любой иконе поклянусь: ничего, мол, не было! На святых мощах, на Библии любую клятву произнесу. И это не грех. Нож в сердце всадить человеку — вот грех! Обидеть до смерти, семью погубить — вот грех! Во всем отопрись, если для близкого больно. На то она и называется — святая ложь! А на тебя ж и компромата никакого, кроме цветка в горшке.