Южный крест

Пробиваясь сквозь сплошное пламя боли, он неожиданно подумал о том, что в рот надо бы засунуть клок полотенца, иначе стальными пассатижами можно переломать здоровые зубы, — свободной рукой пошарил в кармане брюк, нашел платок, подсунул его под пассатижи, снова рванул зуб.

И опять сумел удержаться на плаву, не потерять сознание. В красном горячем мареве он отчетливо видел круглое светлое пятно зеркала, но что было внутри этого пятна, уже не различал.

Застонав, Геннадий сделал третий рывок… Боль была чудовищная, она могла сделать человека инвалидом. Платок промок, хоть выжимай, но он не видел, что пропитало ткань, слюна или кровь, перед глазами плыли красные лужи, сливались одна с другой, затем расползались в разные стороны, чтобы через несколько мгновений снова сползтись.

Рука, в которой он держал пассатижи, словно бы окаменела, не разжать ее, инструмент, кажется, прирос к чему-то во рту, вытащить его можно было, судя по всему, только вместе с больным, глубоко вросшим в плоть челюсти корнем зуба.

Натужившись, шалея от боли, Геннадий сделал еще одну попытку и, хотя рывок был слабее предыдущего, боль вдруг внезапно исчезла. Он неверяще выплюнул изо рта платок и отвалился от зеркала.

Платок был пропитан кровью. Боли, которая еще несколько мгновений назад разламывала ему голову, уже не было. В платок, валявшийся на полу рубки, взбив брызги, шлепнулись пассатижи с вырванным зубом.

Геннадий не сумел сразу прийти в себя, он обмяк и чуть сам не скатился на пол, сознание его прилипло к некой маленькой светящейся точке и исчезло, Москалев с головой погрузился в болезненную красноту, но через некоторое время светящаяся точка возникла вновь, и он пришел в себя.

Он не верил, что ему удалось справиться с болью, с квелым зубом, разламывавшим ему голову, с самим собой. Но что произошло, то произошло. Лицо его, особенно щеки и рот, начала стягивать деревянная пленка. Он понял: это стремительно засыхает кровь.

Кровь была и во рту, много крови, она не засыхала, а сбивалась в один осклизлый взболток, который увеличивался — того гляди, закупорит горло. Застонав, Геннадий выбрался из рубки, подполз к борту ланчи и выплюнул кровяной ошметок в воду.

Две чайки, маневрировавшие рядом с ланчей, выискивавшие что-то в воде, испуганно шарахнулись в сторону. Рот вновь начал наполняться кровью. Процесс этот был быстрым и, похоже, трудноостановимым… Надо было что-то делать. Но что?

Москалев сообразил. Вспомнил свои детские годы, там иногда возникало нечто подобное. Он сунул в рот сигарету, которая немедленно прилипла к губам, щелкнул зажигалкой.

Небольшой столбик пепла, который возник на конце сигареты очень скоро, он стряхнул себе в ладонь, с ладони снял пальцами, — дело было тонкое, столбик мог в любой миг рассыпаться, и Геннадий даже подивился тому, что этого не произошло, — сунул себе в рот, прямо в гнездо, оставшееся после вырванного зуба. Примял пепел пальцем.

Тот разом намок, — и двух секунд не прошло, — расползся по лунке. Геннадий поспешно сунул сигарету в губы. Вскоре поспела вторая порция пепла. Он также определил ее в кровоточащее гнездо, придавил влажную, слипшуюся в крохотный, довольно плотный кирпичик, кучку пальцем. Откинулся спиной на палубу ланчи и затих.

Боли по-прежнему не было, она осталась в зубе, который надо выкинуть за борт — пусть валяется на дне бухты, беспокоила только кровь — будет сочиться или нет?

Полежав неподвижно минут пять, отдохнув немного, он зашевелился и подполз к ведру, стоявшему около сетевого ящика, в который перед выходом в океан укладывают высушенную сеть. К дужке ведра была привязана веревка — им брали воду за бортом и за веревку вытягивали на палубу.

Подтащив ведро к борту, Геннадий начал аккуратно опускать его вниз, в воду. Подцепил вместе с какой-то мелкой полоротой рыбешкой и поволок наверх. Почувствовал, что от напряжения кирпичик, заткнувший кровоточащую лунку, лопнул и рот вновь начал наполняться кровью. Тьфу!

Он поставил ведро рядом с собою, опять откинулся на спину: требовался новый отдых. Главное — никаких резких движений, полный покой. Он привстал и выплюнул красно-черный кирпичик пепла, пятнами рассыпавшийся по нескольким доскам палубы, подхватил сигарету, стремительно догоравшую, и затянулся ею.

Через полминуты он загнал в кровяную лунку новую порцию пепла и снова распластался на палубе.

Поднялся минут через двадцать, когда почувствовал себя лучше, а главное — спокойнее. Кровь перестала идти. Легонько, сжимаясь опасливо, языком, самым кончиком его, обследовал лунку, уже успевшую чем-то накрыться — то ли десной, сместившейся в сторону, то ли кровью, обретшей вязкую плоть, — пепел же куда-то исчез… Ему сделалось легче.

Через час Геннадий, поглядывая по сторонам, засекая, что происходит вокруг, — без этого на море жить нельзя, — уже занимался работой. Работы было много.

О том, что будет с зубами дальше, не продолжится ли то, что произошло, он старался не думать.

54