Южный Крест

Ближе, ближе. Колышки, столбы, фонари и вот - открытые двери, как открытая страница самой лучшей книги. Деревянные ступени с платформы вниз: они в трещинах и прошли травы насквозь. Впереди листья на старом асфальте, вода и еще листья. Шаги вперед, рядом мелькнуло последнее лицо, улыбка на ходу, старая корзина. Уходит направо к далекому распадку, в его глазах удача сегодняшнего дня. Он - это я, он - мой брат, и не надо слов.

Под ногами кончилась глина, пристанционные лужи и другое, что нужно станции, и дымы, и звуки. Под ногами все больше песка, твердого, плотного. Он усыпан иголками и прелой роскошью осени. Он двумя колеями дороги раздвинул сосны и пошел крутить в великих лесах. Пробегая точную красоту поворотов сухого бора, валуны, поляны, влажные луга с речкой вдали, заросли малины и бузины, мокрые канавы, открывшись, нечаянно обозначившись старым следом грузовика, выше к холмам, где вереск между старых елей и там несколько верных крепких грибов. Соснами-черняшкой: отличным сухарем их коры, еще выше - поползнем, сверкнувшим синей головой и, наконец, туда сквозь воздух небесных проталин, между кронами облаков, подвенечными коронами плывущими в высоте.

И несет меня, беспамятного, сквозь листья, ветки, утренний свет, бездумно вросшего в этот мир: ставшего мхом, ставшего грибным духом, цветом брусники, водой между кочками, легкой звериной тропой, мятой "Беломориной" в зубах, ставшего первым грибом, ножичком со старой ручкой, случайным цветком, дорожкой жука-короеда, высотой сосновых стволов, наполнивших руки и ноги, ставшего хрустящей свежестью, ставшего легким утром, первым утром на свете, взлетающим в прозрачные небеса, но опускаясь водами, росами, пыльцою. Теряя очертания в этой воде, в этой росе, в этой пыльце.

Мхами, перелесками, серыми гранитами, проросшими из земли, вперед, вперед к озерам. Они лежат, закрыв землю, в берегах золотых от россыпей лисичек. От воды идет свет. От неба идет свет. И здесь, у развороченного пня со следами медвежьих лап, где он искал личинки, я начинаю костер.

Под пальцами огонь теплушки. Тепло растопки и дров, тепло папирос. Вот кулек: огурец, вареная картошка, луковица, банка рыбы в томате. Мой пес тоже любит картошку и рыбу в томате. Мы сидим у огня на лесной тропе, на лесной воде, как раз там, где нам надо...

Внезапно Вадим почувствовал человека справа. На скамейке рядом с ним сидел и говорил что-то Илья. Голос его был напряжен, и Вадим прислушался.

- ...Не то интересно, чтобы разбогатеть, хотя это что-то потрясающее! Я бы не отказался от денег, от больших, настоящих денег! - лицо Ильи сияло. Несколько тысяч - ерунда. Я бы зажил, ах! как бы я зажил на большие деньги!.. Но кроме этого есть еще кое-что в моей жизни. Русские здесь мечтают сначала работу найти, потом дом купить - это почти осуществление жизни. Дичь какая-то! Сюда уезжает, я думаю, вообще особый тип людей... Н-да... Мне приходят в голову удивительные вещи. Все, кого мы знаем, люди не "простые": кто-то по науке, по искусствам там всяким, ни одного нет без высшего образования, верно?

- Вроде так.

- Живя в России, мы все книжки читали, захаживали в театры, в музеи иногда, после выставок мнениями обменивались, даже библиотеки дoмашние собирали. И это были те же самые люди. Немалый, в общем, слой. Но вот что любопытно: приехали они сюда, и всю эту "культурную накипь" как ветром сдуло! Ничем они больше не интересуются, не читают годами, а если задашь банальный вопрос: что новенького читал? - посмотрят на тебя хмурыми, недовольными глазами. Самому же совестно становится, как будто что-то нехорошее, нечестное выспрашиваешь! - он рассмеялся. - Моя идея сводится к тому, что мы присутствовали при грандиозном оптическом обмане! В прошлой жизни был слой, который задавал тон. Водились интеллектуалы, умницы. Читать, знать, посещать - это было модно! Иначе нельзя, ты бы выпал. Ну-с, а приехали они на Запад, и перед кем марку держать!

А в России как все переродились! Будто головой в омут! Как же это вдруг стало? - спросят. А вот как. Было христианство, потом коммунизм. Можно смеяться, но он держал на плаву - эта новая религия. Но со временем она выродилась в простое такое безверие. Совсем никакого Бога не стало. И тогда округлилась страшная харя, родства и Бога не помнящая. И оттого, что никакого Бога не помнящая - не русская она! Это главный поворот. Харя эта бесстыдна, она слилась с западным мещанством. Идеология капитализма и коммунизма - кровные братья: это царство кесаря - беспробудный бытовой рай. Потому и нажива теперь в России прижилась, потому интеллигенты скурвились, омещанились. Потому и русские на Западе старую шкуру легко сбросили. А дальше один последний шаг остался, но уж до самого конца: в наживе русскому слишком трудно, но раз сумев, он делается гаже и падает страшнее и глубже всех остальных!

- Правдоподобно. - Вадим помолчал. - Тут максимализма много, я думаю... На Западе русским новую родину полюбить надо. А полюбить - нелегко. Потому что живешь и обнаруживается, что многое совсем не так, как видилось да мечталось.