Южный Урал, № 6

Например, в архангельском наречии есть глагол «споромить» — приготовить плот из бревен для сплава их по реке. А в наречии першинцев есть сходный глагол «упоромить» — усыпить, уложить спать, успокоить ребенка или взрослого пьяного человека. Какое переосмысление старого глагола на новой, зауральской почве, где вовсе не стало необходимости возиться с паромом — плотами для сплава на реке!

На основании архангельского же наречия мне удалось установить происхождение странного слова «кляшшой», «клящий» — жгучий (в приложении к морозу). Широкий круг уральского населения объясняет это слово из «клещи»: такой-де мороз, точно клещами щемит. Между тем архангельцы говорят «плящий». В Батуринском районе Курганской области мною обнаружена разновидность этого слова «плюшшой», т. е. «плящий» — в том же значении. Следовательно, слово «кляшшой» — это сильно измененное слово «палящий». Кстати, в том же Батуринском районе (село Новые пески) созвездие Большой Медведицы зовется совсем по-северному — «Лось» — это в осиново-березовой-то лесостепи! На основании этих и других параллелей можно предположить, что часть древнейшего населения Южного Урала пришла с севера.

Летом 1914 года я решил привести в порядок свои многочисленные археологические коллекции и упорядочить выставочную часть музея. В это время в Першинское приехал уральский археолог В. Я. Толмачев, чтобы познакомиться с моим собранием и зафотографировать его. Работал он долго, а после попросил меня поехать с ним для дополнительных раскопок детского могильника андроновской культуры в Бакланскую волость.

Помню, 18 июля 1914 года мимо наших раскопок ехал полицейский урядник. От него мы узнали, что объявлена мобилизация, а через два дня — и война с Германией. Мы оба были записанными: я — как ветеринарный врач, а В. Я. Толмачев — как прапорщик запаса, и должны были явиться по месту своей приписки. В Шадринске я получил назначение ветеринарным врачом в восьмой Уральский казачий полк, и вот после длительной поездки я очутился в столице Уральского казачьего войска в городе Уральске, бывшем при Пугачеве Яицкой крепостью. Отсюда через каких-либо десять дней я уже ехал на фронт, но вблизи его, недалеко от местечка Красик, за Люблином, одна из офицерских лошадей так лягнула меня, что пробила шипом подковы сапог и нанесла глубокую рану с повреждением кости левой голени. В итоге я оказался эвакуированным сначала в Орел, потом в Тулу, а оттуда в Москву.

В Москве я пробыл до 7 января 1915 года и за это время аккуратно посещал археологический институт, слушая там лекции и участвуя также в практических занятиях под руководством знаменитого русского археолога Исторического музея В. А. Городцова.

7 января я вновь отправился на фронт, где в то время было затишье, так что настоящих боев я не видел. Больная нога не давала мне возможности свободно ездить верхом, и это послужило причиной перевода в г. Бердичев, тогда Киевской губернии. Во время переезда на новое место «по пути» заехал в Москву, где защитил свою дипломную работу в археологическом институте, получил звание ученого археолога, действительного члена института и даже золотую медаль — последнюю, правда, лишь на бумаге.

В Бердичеве я пробыл не больше месяца и был потом переведен на пункт слабых строевых лошадей 4-ой армии юго-западного фронта в г. Владимир-Волынск.

Длинные весенние, а потом летние дни давали мне много свободного времени, которое я уделял путешествиям по окрестностям города и поискам археологических и этнографических материалов. Попутно, конечно, я знакомился с местной историей, с бытом трудового населения, с его речью.

Когда неприятель стал теснить нас, я вместе со своим лазаретом был переброшен в г. Ковель, где пришлось пробыть около месяца и где я также занимался археологией и этнографией. В конце июля пункт был расформирован.

Местом новой моей службы был г. Конотоп, Черниговской губернии.

Езуч впадает в реку Сейм, левый приток Днепра. А, повидимому, в Езуч впадает совсем ничтожная речушка, на которой стоят два очень вытянувшихся села Поповка и Варовка (Веревка). Конский запас, в лазарет которого был назначен я, стоял в Поповке. И вот я стал ездить из Поповки на Сейм, к месту вблизи ж.-д. моста. Ниже этого моста я нашел много остатков древних культур, среди которых — розовые каменные пряслица, днища глиняных горшков с выпуклыми клеймами, так напоминавшими клейма на монетах Владимира Первого и Ярослава Мудрого. Было много также стеклянных браслетов, бус. Несомненно, то были остатки славянской культуры, вместе с которыми перемешались черепки более глубокой древности.