Южный Урал, № 10

— Черепанова и Лушникова ко мне, — отдал приказание он связному. Тот пополз к командирам. Объяснив задачу появившимся командирам, Русаков посмотрел на балку. Над степью стояла тишина. Только над кустарником кружил одинокий беркут, высматривая добычу. Когда головная колонна миновала высоту, где засели партизаны, Русаков, выпрямившись, подал команду:

— По контрреволюции огонь!

Свинцовая полоса хлестнула по рядам белогвардейцев, и партизаны лавиной ринулись на растерявшегося неприятеля. Было видно, как колчаковская кавалерия, разворачиваясь в степи, мчалась к балке.

— Огонь!

Не давая опомниться врагу, Русаков теснил пехоту от высоты. Первой в контратаку пошла кавалерия белых, но, встретив дружный огонь партизан, повернула обратно. Бой разгорался. Колчаковцы залегли в цепь и повели ответный огонь. Над высотой взметнулась ракета — сигнал к выступлению Шемета. Зашумел ковыль под красными конниками, ринувшись на белогвардейских пулеметчиков, в лихой рубке отряд Шемета смял их ряды. Не многим удалось спастись от острых клинков красного эскадрона. Бросив пехоту, кавалерия белых рассыпалась по степи. Перестрелка еще продолжалась, но обоз ушел уже через прорыв, направляясь дальше в степь. В тот день партизаны Русакова захватили у неприятеля три пулемета и много патронов. Через несколько дней трудного перехода отряд прибыл на станцию Уржум, где стояли передовые части Красной Армии.

В глубоком летнем небе плыли кучевые облака. Порой они заслоняли солнце, и легкие тени скользили по крышам домов, улицам, пустырям, окрашивая их в темные, нерадостные тона. Трудовой Марамыш, казалось, притих, только из городского сада доносились бравурные звуки духового оркестра. Невидимая грань легла между окраиной, где были кожевенные заводы, и торговой слободой. Лишь на базарной площади толпа горожан, окружив тесным кольцом слепого, сосредоточенно слушала его песню. Перебирая струны самодельной балалайки, певец точно жаловался людям:

Уж ты, горе, мое горе,
Деревенская нужда,
Точно немочь приключилась,
С ног свалила старика…

Он обратил свои незрячие глаза к палящему солнцу.

Пятьдесят я лет работал,
Все старался над сохой,
Думал, вырастут ребята,
Старику дадут покой…

Тихо звенели струны балалайки, певец словно углубился в невеселые воспоминания и выкладывал перед чужими людьми свою душу.

Старший вырос, на работу
В город я его послал.
Не вернулся он с завода,
Там головку сположил…

Ударив еще сильнее по струнам, певец продолжал:

А второй-то был
Молодец из молодцов,
Все с жандармами он дрался,
Все за правду, за народ…

Поведав судьбу третьего сына, который также погиб за свободу, певец грустно закончил свою песню словами, с которых ее начал. Собрав мелочь в рваную шапчонку, слепой поднялся и, нащупывая палкой дорогу, вышел с базара. Завернув за угол магазина Кочеткова, он открыл здоровый глаз и, зорко оглядевшись, прибавил шагу.

Это был кривой Ераско, посланный матросом в Марамыш для очередной разведки. На второй день после того, как ушел из Куричьей дачи основной отряд Русакова, Батурин с Осокиным подтянули группы оставшихся партизан к опушке леса. Вблизи лежала маленькая деревушка дворов в сорок, где жили углежоги. В этом году мужчины ушли в отряд Русакова и дома оставались женщины да ребята.

Получив сведения от Герасима, Батурин и Осокин со своими людьми ночью обошли Марамыш, а на рассвете открыли стрельбу по заставе белых. В городе начался переполох. Перепуганный Штейер вскочил с постели и, поспешно одевшись, выбежал на улицу. Было видно, как метались полураздетые колчаковцы. Слышались ругань и беспорядочная стрельба. Рота каппелевцев открыла огонь по своим бегущим заставам.

Панику усилил грохот взрыва гранаты, брошенной на центральной площади ошалелым белогвардейцем. С трудом собрав своих солдат, Штейер вывел роту из города. На косогоре попрежнему шла стрельба. Укрываясь за деревьями, партизаны, не прекращая огня, отходили в глубь бора по направлению Растотурской. Это село лежало на пути в Зауральск. Постепенно рассеиваясь, партизаны исчезли так же внезапно, как и появились.

Штейер с каппелевцами вошел в село. Начались повальные обыски. Всех подозрительных сгоняли на сельскую площадь. Были тут женщины, старики и инвалиды. Арестованные тесной кучей жались к церковной ограде, поглядывая с опаской на колчаковцев. Полуденное солнце заливало ослепительным светом ближайшее озеро, гумны, деревенскую площадь и тесную толпу растотурцев, стоявших молчаливо в окружении солдат. Константин Штейер, гарцуя на коне, зычно крикнул:

— Кто имеет в семье партизана, выходи!

От церковной ограды отделилась большая группа стариков и женщин.

— Выпороть! — подал он команду каппелевцам.