Южный Урал, № 2—3

— Скоро ли вырастет та осина, на которой всех вас повесят, — говорил про себя Мамин. Перо его быстро скользило по листкам записной книжки.

Он послал в столичную прессу два отчета о съезде, но ни один из них не был напечатан.

4

— Поздравляйте, получил письмо от дедушки Евграфыча… От самого Салтыкова! — с торжеством объявил Дмитрий Наркисович матери и брату Николаю (Владимир уже учился в университете).

А в письме сообщалось, что очерк «Золотуха» охотно принят в «Отечественные записки», что автор получит повышенный гонорар. Через три месяца Щедрин запрашивал:

«Ежели у вас есть что-нибудь готовое, то вы весьма обяжете, прислав ваше новое произведение в редакцию «Отечественных записок».

Дмитрий Наркисович выслал очерк «Бойцы», а вскоре первую часть романа «Горное гнездо». Салтыков-Щедрин отвечал, что ему весьма понравилась эта первая часть. В постскриптуме он запрашивал curriculum vitae. «Горное гнездо» было также принято.

Наконец-то они поняли друг друга. То, о чем писал Мамин, отвечало требованиям революционно-демократического журнала. Общественные проблемы лежали в основе нового романа: об истинном смысле реформы 1861 года, об отношениях труда и капитала, о судьбах рабочего населения уральских горных заводов. Роман звал на помощь народу. Роман гневно обличал хищников «горного гнезда».

Мария Якимовна сообщала богатые сведения из жизни управления горнозаводского Тагильского округа. Интриги при дворе начальника горного правления Грамматчикова, быт и нравы заводской администрации были ей хорошо известны.

Но вначале роман вращался в сфере узкого интеллигентского кружка и был семейным романом. Назывался он «Омут». Но глаз автора становился социально более зорким. Его не удовлетворяли рамки частной жизни, и роман вышел на передовые позиции общественной борьбы — он стал романом социальной сатиры.

Память сохранила впечатления о встрече Демидова в Висиме: одутловатое, с безразличным взглядом лицо барина, короткая шотландская юбочка. Инженеры, правящая каста — тоже знакомые фигуры, хоть с натуры пиши. А эти охотники до чужого добра с иностранными фамилиями? О, давно они протягивают руки к богатствам Урала. Или многочисленные представители иностранных фирм? Юркие коммивояжеры, газетчики. Они вынюхивают, где будут проложены новые железнодорожные линии, где открыты новые рудные месторождения. Интеллигенция заводская — любители поболтать за рюмкой водки о падении нравов, о всесилии «золотого тельца». «Ученый генерал» Добровольский, ссылаясь на Кэри и Мальтуса, обосновывает необходимость сохранения status quo: «Лучше заводам — лучше заводовладельцу и рабочим». А на мосту рядом с заводоуправлением сидит рабочий с выжженными порохом глазами. «Уставная грамота» составлена крепостными крючкотворами в том смысле, что заводским мастеровым земельный надел не нужен, даже вреден. Но мастеровые надеются, что «вот приедет барин — барин все рассудит». Барин приехал, отведал гастрономических яств, поволочился за хорошенькой девушкой и уехал. И получилось точно по Некрасову. Рабочую плату урезали, а гора Благодать, обложенная двумя рублями семнадцатью копейками земских налогов, была совсем освобождена от обложения. Хищники горного гнезда могли торжествовать победу.

Всему этому хору ликующих, праздно болтающих, проституированных ученых, либеральных болтунов и барских холуев Мамин противопоставил заводскую рабочую массу. Это был народ, страдающий, трудящийся, но он безмолвствовал.

5

«Приваловские миллионы» были напечатаны в журнале «Дело». С этим романом имя Мамина-Сибиряка стало известно всей читающей России.

— Я работал над ним десять лет, — говорил о своем детище Дмитрий Наркисович, — и на нем я выучился писать.

Прочли «Приваловские миллионы» и в Екатеринбурге. Роман вызвал много толков. Например, в Хионии Алексеевне Заплатиной — «трехэтажном паразите» — безошибочно угадали жену местного чиновника Дарью Игнатьевну Ярутину, злостную городскую сплетницу.

— Читали вы, Дарья Игнатьевна, «Приваловские миллионы»?

— Нет, душечка, этот народник заврался… Типы у него фальшивые, — трещала Дарья Игнатьевна. — Кому же интересно читать такие вещи?

Светило екатеринбургской адвокатуры Иван Тимофеевич Зубков страшно обиделся на Мамина. Говорили, что он-то и есть Nicolas Bеревкин, беспринципный делец и кутила «с лицом благочестивого разбойника», каким изображен он в «Приваловских миллионах». Вообще кое-кто с кислой миной узнавал себя в персонажах романа и в так называемом «обществе» об авторе отзывались очень нелестно.

А Дмитрий Наркисович радовался. То слово правды, которое так давно хотелось ему сказать во всеуслышание, было, наконец, сказано. Он никогда не болел тщеславием и выстраданная за долгие трудовые годы слава не ослепила его. Он знал, что много и много еще нужно работать, чтобы быть полезным для народа.