Южный Урал, № 2—3

Москва, которую он всегда особенно любил, встретила его на этот раз особенно приветливо. В доме на Тверской, где он поселился с Марией Якимовной, появлялись все новые и новые знакомые. Было много хороших запомнившихся на всю жизнь встреч: с Короленко, недавно вернувшимся из якутской ссылки, с Златовратским, самым крупным писателем-народником, с редактором «Русской мысли» Гольцевым.

Златовратский оказался невысокого роста, кряжистый, длинноволосый и бородатый, с неожиданно звонким тенором. Разговорились о литературе.

— Худо с литературой, — сказал Златовратский. — Мы здесь в Москве перебиваемся с хлеба на квас. В деревню надо, в деревню. Наш русский мужик выработал широкие и глубоко гуманные основы для совместного существования… Изучать их надо… изучать.

Дмитрий Наркисович поморщился.

— Современная деревня представляет собой арену ожесточенной борьбы. Там сталкиваются совершенно противоположные элементы и инстинкты. Вот что такое современная деревня.

Златовратский неопределенно улыбался и перевел разговор на другую тему. Одет он был плохо и выглядел очень жалким. Вообще он показался Мамину скучным, неинтересным. Разговор не клеился. Мария Якимовна пыталась приобщить Дмитрия Наркисовича к музыкальной жизни Москвы.

— Рубинштейн дает концерты. Ты подумай только — сам Рубинштейн! Пойдем сегодня, — упрашивала она.

Дмитрий Наркисович уступил. Но на следующий раз откровенно признался, что не понимает слишком серьезной музыки.

— Зато я бы с удовольствием послушал наши уральские проголосные песни. Народную музыку я люблю и понимаю.

Через неделю Златовратский прислал приглашение прийти к нему. Писал, что будет кой-кто из писателей. Дмитрий Наркисович решил пойти. У Златовратского он встретил Короленко. Они поздоровались как давнишние приятели. Владимир Галактионович с добродушным юмором рассказывал, как он в лютые морозы согревался у камелька в юрте, как на дымок заехал к нему однажды «соколинец», бежавший с каторги.

— Хороший был человек, душевный…

Вскоре пришло еще несколько гостей. Среди них писатели Мачтет, Пругавин и господин в учительском вицмундире. О нем Короленко сказал:

— Московский пророк. Говорят, самого Льва Толстого наставляет.

«Пророк», оказавшийся преподавателем одного из московских училищ, быстро овладел разговором. Он безжалостно громил науку, искусство, цивилизацию. Уверял, что спасение человеков заключается в ручном труде и религии. Особенно напирал на необходимость отыскать бога, — успокоить свою совесть и воздержаться от мясоядения.

Дмитрий Наркисович слушал и хмурился.

— Ну, как? — спросил Владимир Галактионович.

— Не понимаю я и не признаю этого мракобесия.

— Поживете в столице, так не то еще увидите. Все это ненастоящее. Настоящее там, где-нибудь на берегах Ветлуги или у вас на Каме, на Чусовой.

— Настоящая жизнь и настоящие люди, действительно, там — в глубине России…

Шатания и растерянность видел он в среде литераторов. Происходил какой-то большой подспудный процесс, под натиском новых капиталистических отношений и в городе и в деревне шла огромная ломка. А литература как будто стояла в стороне от жизни. Не стало «Отечественных записок». Зато появилось много юмористических журналов, хотя веселиться было не с чего. Черная ночь победоносцевской реакции опускалась над Россией.

2

Поездка в Москву помогла крепче завязать связи с журналами, в первую очередь с «Русской мыслью». Редактор журнала Виктор Александрович Гольцев встретил радушно. «Русская мысль» являлась знаменем народнического либерализма и претендовала на роль ведущего общественно-литературного органа. Естественно Гольцев рассчитывал, что имя молодого талантливого писателя украсит страницы журнала. Здесь в 1886 г. начал печататься новый роман Мамина «На улице», являвшийся в известном смысле продолжением «Горного гнезда». Но Дмитрию Наркисовичу не хотелось связывать себя с единственным журналом.

В литературе он шел своей дорогой, сохраняя независимость мысли.

Возвратившись в Екатеринбург, он с наслаждением отдался давнишней страсти к поездкам, дорожным встречам и впечатлениям. Как губка, впитывал он в себя самый разнообразный материал. Он испытывал жадное любопытство к людям и фактам. На протяжении каких-нибудь трех — четырех лет он объездил и облазил чуть не весь Урал. Поднимался на Иремель, побывал в Ныробе. Коллекционировал уральские самоцветы и ездил на их родину в село Мурзинку. Производил даже археологические раскопки и однажды где-то около Камышлова откопал с приятелем-крестьянином кость мамонта. Кость была торжественно передана Уральскому Обществу любителей естествознания. Принимал участие и в театральной жизни Екатеринбурга, готовил для постановки в местном театре пьесу «Золотопромышленники».

Ее ставили. Театр был битком набит. Вызывали автора. Дмитрий Наркисович, однако, возвратился из театра в грустном настроении.