Южный Ветер

Если Женя останется таким навсегда, Саше придется всегда с ним жить. Не ходить на работу, не дружить, не любить, не гулять, не забираться на Остапку, оттирать содой кастрюли и каждое утро бегать в ларек за хлебом. Неужели ему настолько лень взрослеть, что он притворяется, будто ничего не может? Он ведь жал руку того мужика, хлопал в ладоши, когда допел больничный хор. Саша совала в пакет балконное барахло: стеклянные банки, пакеты с гнилыми овощами, какую-то железку, три дощечки, пакет с тряпками, пакет с резиновыми игрушками, пакет с пакетами (еще один). Саша пошла за новым мешком на кухню, снова посмотрела на Женю. Он сидел в точно такой же позе, как и несколько минут назад. Радио баритонило местные новости, рассказывало про начало курортного сезона, про черешневую ярмарку – все скучнее некуда.

– А помочь мне не хочешь?

Саша взяла пакет побольше и снова ушла на балкон. Если Жене нравится такая жизнь, а она ему, судя по всему, нравится, с чего бы не нравилась, когда тебя целыми днями развлекают, кормят и водят за ручку, то в какой момент Сашина жизнь станет хотя бы немного приятной?

Если бы это был не Женя, а какая-нибудь ее тетка, дядька, бабка или мать, Саша подписала бы все нужные бумажки и проводила бы родственника в психоневрологический интернат. И пусть говорят, что это не жизнь, а тюрьма и даже хуже, что живому человеку там находиться нельзя, но Саша сама очень даже живой человек, а жизнь, которая живется вот так, и есть тюрьма. Саша точно знала, что не чувствовала бы вины, она бы продала эту квартиру и купила себе домик, а однажды ей позвонили бы из интерната и сказали: сожалеем, соболезнуем, приезжайте хоронить.

Но это был Женя, Женя, ее брат, любимый человек, самый хороший из всех, единственный, кто ее любил, единственный, по кому она скучала. Она перед ним виновата, она его бросила, оставила на эту их мать, которая сейчас уже труп, причем не самый свежий, а на могилу Саша не придет, пусть распадается там в одиночестве.

Новый пакет набивался пыльными аудиокассетами, коробкой с Сашиными и Жениными школьными тетрадями (вот зачем это все хранить), сожженными кастрюлями, двумя дырявыми чайниками. В голове Саши прыгнула картинка: мертвый, зеленый, холодный Женя. Всю жизнь в голове Саши прыгали такие картинки с разными людьми, неожиданно, то тут, то там, но ей было все равно. Сейчас, из-за мертвого Жени, Сашу затошнило, воздуха совсем не стало. Бедный Женя. Саша оттащила мешки к входной двери и вернулась на кухню. Она смотрела на живого, смуглого и теплого Женю. Саша снова злилась, но еще хотела плакать. После Джумбера ей весь день хотелось плакать.

Интересно, каково это – быть человеком, который ничего не может сказать? Сегодня Саша оставила треть своего кваса Жене, он все выпил почти одним глотком, оказалось, что очень хотел пить. Если бы Саша не дала ему попить, он бы так и мучился. Слушает ли Женя, когда говорят о нем? Что он чувствует? И почему он так привязался к этой радиоточке? Вдруг он сидит и представляет, что это его голос спокойно рассказывает о погоде, о черешневой ярмарке, о курортном сезоне. Потому что чужих голосов ему достаточно, и он отказывается от собственного голоса. Если так, то тут Саша согласна: люди очень много говорят, говорят пустыми словами, всякую чепуху. Может быть, Женя просто не хочет в этом участвовать? Только нет такого голоса, который говорил бы за тебя, Женя, – что́ этот мужик со своей погодой и дурацкими новостями может сказать о тебе? Совершенно ничего. Никто не знает, Женя, какой ты и как тебе бывало трудно. Даже Саша не знает.

Саша отлипла от дверного проема и через два широких шага оказалась у радиоточки. Женя вздрогнул, потому что Саша врезалась в его безмятежность. Саша прислушалась. Села напротив радиоточки. Ей надо было подумать. Женя отвлекал Сашу, просто потому что был рядом и оттягивал ее мысли на себя. Саша выкрутила колесико радио на почти полную громкость. Женя зажал ладонями уши и покачался. Ушел в свою комнату, ему стало слишком шумно. Саша подвинула к себе блокнот с ручкой и стала чертить круги. Писать время. Слова. Погода. Новости. Репортаж. Опрос. Опрос, опрос. В Саше задергалось все московское и полезно-практичное, она сразу думала о том, что называется маркетингом, и о том, что называется пиаром, Саша вспомнила, как полгода бегала по Москве с заданиями от редакции, откуда ушла, так и не сумев там засверкать ярче всех, и зажила в огромной и продающей все на свете корпорации. Идеи, воспоминания и что-то похожее на работу заплясали в Саше так живо, что когда она заморгала совсем медленно и увидела за окном ночь, то удивилась, не обнаружив вокруг себя модного краснокирпичного офиса.

Саша продолжила черкать в блокноте и на следующий день, за завтраком. Потом снова стало душно, и Саша поняла, что эту духоту ей не победить, в ней можно разве что поковыряться ложкой и сдаться.