Южный ветер

Медленно поднимаясь по вымощенной лавой дорожке, они добрались до жилища библиографа и приостановились у входа. Мистер Херд попытался нарисовать в воображении жизнь, ведомую ученым в его двухкомнатном домике, он сожалел, что ему ни разу не довелось посетить обитель этого милого человека (мистер Эймз скупился на приглашения.) Жил он по-монашески скромно. К одной из стен дома был пристроен маленький флигелек -- кухня, пояснил Денис; Эймзу прислуживал один-единственный мальчик, от случая к случаю исполнявший кое-какую утреннюю работу, приходя с ближней фермы, доставлявшей Эймзу также и молочные продукты.

-- Кухней пользуются нечасто, -- сказал Денис. -- Он живет в основном на хлебе с молоком. С утра пораньше сам ходит на рынок. Я как-то повстречал его еще до завтрака, с большой коричневой корзиной в руке. Он сказал, что ходил покупать хамсу. Ночью был хороший улов. Он прослышал о нем. По пенни за фунт, сказал он. В корзине был еще латук. Пара апельсинов. Славный человек! Знает, чего хочет.

Епископ заглянул через калитку. За ней словно царил дух мирного затворничества. Ничего похожего на сад -- не было даже розового куста или хотя бы львиного зева, только виноград, щеголевато зеленый, но имеющий явно утилитарное предназначение, обвивал дверную притолоку, поднимаясь до самой крыши. Епископ попытался вообразить внутренность домика. Голые стены и пол, одна-две гравюры, несколько приспособленных под сиденья сундуков и чемоданов, книжная полка, некрашенный, заваленный манускриптами стол; где-то в дальней комнате складная кровать, на которой этот посвятивший всего себя единому замыслу человек спит сейчас, как все разумные люди, и скорее всего видит во сне примечания. Счастливый смертный! Свободный от всего наносного, от всякого житейского бремени! Какое завидное существование! Сократить земные потребности до самых простейших и необходимых, не быть ни перед кем в долгу, жить на жалкий доход, пылая священным пламенем энтузиазма. Устремляться вверх -- вот в чем смысл жизни. Размышляя таким образом, мистер Херд начал понимать чувства, питаемые библиографом к миссис Мидоуз. Она жила ради своего ребенка, он -- ради своего труда. Они были схожи -- спокойные, замкнутые, неспособные впасть ни в заблуждения, ни в крайности мысли и поведения.

Снаружи двери в маленьком треугольнике тени, лежал фокс-терьер библиографа, настороженный, многозначительно склонивший набок приподнятую голову, готовый залаять, едва гости притронутся к ручке калитки. Денис заметил:

-- Он мне рассказывал, что позапрошлым утром собаку тошнило, совсем как Кита.

-- Должно быть, съел что-нибудь. Сколько я понимаю, у них это дело обычное, -- задумчиво добавил епископ. -- Иначе с чего бы им болеть, правда? Ну и пекло же, Денис! Мои старые мозги того и гляди съедут от него набекрень. Прошу вас, шагайте помедленнее.

Прошел час. Мистер Херд начинал уставать. Возделанная земля осталась позади, теперь путники поднимались по пыльной пемзовой тропе, вьющейся среди причудливых лавы и вулканических шлаков, светившихся, словно расплавленный металл. Цвели, наполняя воздух ароматом, кусты ракитника. Почва, совсем недавно омытая чудотворным дождем, уже снова иссохла, пылила, хрупкие цветы поникли под напором сирокко. А молодой человек шел и шел. И только вверх! Ландшафт становился все более диким. Они обогнули выступ скалы и теперь двигались краем обрыва. Епископ с дрожью взглянул вниз. Внизу лежало море, совершенно пустое, ни единой лодки. Пока он глядел, горизонт затрепетал, земля поплыла под его ногами и синие воды, казалось, вздыбились и покатили к нему. Голова закружилась, епископ закрыл глаза и ухватился за камень. Обжигающее прикосновение привело его в чувство.

И снова вперед. Вперед и вверх.

-- Шагайте немного помедленнее, -- отдуваясь и вытирая лицо, попросил епископ. -- Мы, должно быть, уже забрались выше Старого города. Такой тяжелый подъем. Далеко нам еще?

-- Уже пришли. Вот место, о котором я говорил.

-- Ну что же, должен сказать, здесь красиво! Но не слишком ли близко к краю обрыва? У меня возникает странное чувство, будто я воздушный шар.

-- Ничего, привыкнем. Давайте присядем, мистер Херд.