Иван

Иван вначале послал очень короткий ответ, потом сообщил свой новый адрес и вот совсем недавно отослал большое письмо, но и в нем о трагедии умолчал. Только в конце очень коротко написал о седой полосе возле уха: «Волнения твои напрасны, я почти не изменился, только за ухом появилась небольшая полоска седых волос, старею, видно, но об этом при встрече. Только когда она будет?»

Шло время. Однажды стоял сержант на самой вершине сопки, прямо у края крутого спуска, смотрел вдоль широкой поймы реки Пенжины и думал. А метрах в пятистах ниже по течению на небольшом выступе был сооружен своеобразный памятник из пустых бочек некоему Чугунову. Кто был этот Чугунов, никто толком объяснить не мог. Все говорили в один голос, что в далекие двадцатые годы он устанавливал советскую власть в этом крае и погиб. Как и при каких обстоятельствах — полное незнание, а назвали «мысом Чугунова». Вот и все, чем смогла отблагодарить Советская власть своего героя, — пустые ржавые бочки над рекой. А родные и близкие? Может, их и вовсе не было, а может… А чего только не может быть?! Иван как никто сейчас это понимал. Его жизнь и жизнь его близких тому подтверждение. Вот и Яков Иванович так бы и мыкался по белому свету, не зная о судьбе своих родственников, если бы не встретил Ивана. И куда ни посмотри, с чьей судьбой ни столкнешься, — везде свои беды, свои трагедии. И сколько их — не сочтешь, не осмыслишь. И у каждого свое. И кто этим руководит, никто не знает, но иногда люди предчувствуют не только свои, но и чужие беды, то ли приметами, а в большинстве своем — снами. Вот так, как чувствовала Оксана.

Стоял Иван на крутом берегу малоизвестной, но широкой и бурной северной реки Пенжины и думал о своей судьбе.

— Сердюченко! — вдруг услышал он почти рядом. — Я тебя уже битый час ищу!

Иван оглянулся и увидел, что к нему идет быстрым шагом дневальный.

— А что меня искать, у меня свободная смена, отдыхаю! — И Иван, улыбнувшись, широко распростер руки, показывая на красоту северной природы.

— Зря улыбаешься, — сказал дневальный, — похоже, у тебя опять неприятности — телеграмма пришла, в дежурке лежит.

— Что за телеграмма? — с тревогой спросил Иван.

— Откуда я знаю, мне позвонили — я передал.

Иван почти побежал в сторону станции. Вот тебе и судьба! Что же на сей раз она приготовила сержанту?

Глава вторая

Был теплый июльский вечер. Желто-красный круг луны, выходивший из-за горизонта, предвещал чудесную лунную ночь. По голубому, еще не почерневшему, без единого облачка небу проплыл первый ночной охотник — сова. Она, бесшумно взмахивая крыльями, медленно проплыла над травою и скрылась в зарослях. Оттуда донесся приглушенный писк, и опять все стихло, только где-то далеко у школьных развалин стонали сычи, да в заболоченной балке сначала робко и одиноко, а потом все мощнее и дружнее заквакали лягушки, тоскливо затрещали сверчки, совсем рядом в бурьянах начали свою вечернюю перекличку перепела.

А луна все выше и выше поднималась над горизонтом, заливая туманно-бледным светом притихшую, давно покинутую людьми деревню. И ни единого человеческого звука, только играла и пела природа; к кваканью лягушек как-то сразу громко и даже торжественно присоединился соловей, вначале пел, перещелкивая, потом залился самой красивой весенней песней, иногда он почти четко высвистывал: «Тель-Авив, Тель-Авив»: можно было подумать, что прилетел он прямо оттуда, но потом совсем по-военному командовал: «Встать в строй, встать в строй!», и вдруг снова переходил на лирические переливы. Играла и пела природа.

И вдруг где-то взвизгнула лошадь, зарычала, а потом звонко залаяла собака.

— Ну что там, я побалую! — наконец послышался глухой и хриплый мужской голос.

Собака замолчала, а лошадь, тихонько заржав, лязгнула цепью. На однорядной улице ни души. Луна светила так ярко, что видно было далеко. Дома стояли черными глыбами угрюмо и обреченно. Мертвая деревня. А когда-то тут игрались свадьбы, водились хороводы… А теперь мертвая, и это не где-нибудь на краю нашей необъятной родины, а прямо в центральной ее части, в Ростовской области. А дом, откуда неслись эти звуки, стоял посередине села, такой же, как все, — каменный, обмазанный глиной да побеленный мелом, крытый красной черепицей. В свете луны он лишь немного отличился от других своей ухоженностью, да и только.