Иван – бессмертный

   Слова – всего лишь звуки, единственное, что он может, и Ваня кричит изо всех сил, не надеясь. Салтан слышит его – действительно, слышит, и замирает, будто мнение Вани имеет самое большое значение. Будто он поразил его в самое сердце, выкинув невероятное – то, что просто не сделал бы нормальный человек. Салтан медленно опускает перевертыша на землю, не выпуская ворот футболки, и тот загнанно, тяжело дышит. Салтану кажется, он не понимает, не знает, заблуждается – только заблуждением можно объяснить реакцию, сокрытой страшной истиной, предательством.

   Ваня знает – уже.

– Он шпионил для ведьмы каждую секунду, – говорит Салтан. – Передавал ей каждый твой вздох.

– Я знаю, – отвечает Ваня, и добавляет. – Он спас меня от неё. Несколько раз.

– Значит, она этого хотела.

   Салтан считает его дураком, имбицилом – даже больше, чем сам перевертыш в первый день их знакомства, даже хуже – не-дураком, заблуждающимся в самом главном. Как ненавидят верующие атеистов. Ни тех, ни других не переубедить. У Салтана должны быть самые весомые причины.

– Думаешь, он твой друг?

   Салтан снова поднимает перевертыша над землей – легко, как котенка, и тучная его фигура словно растет, становится больше от демонстрации силы. Второй рукой он хватает край майки перевертыша и тянет вверх, открывая не только живот – впалую тощую грудь. Перевертыш начинает дергаться сразу, едва понимая движение – понимая, что именно хочет Салтан показать. Он царапает руку ногтями, извиваясь, будто Салтан хочет показать что-то действительно ужасающее, непристойное, непростительное, то, что Ваня еще не видел – и не должен увидеть ни в коем случае. То, что должно изменить всё.

   Ничего нового нет под его футболкой. Те же ребра, впалый живот, россыпь родинок, шрам в форме подковы – словно лошадь наступила раскаленным копытом и держала долго; пока он не сорвал голос, пока он не сошел с ума. Ничего нового, кроме одного – шрам светится, словно до сих пор жжется. Теперь края его воспалены, обожжены, переливаются алым и золотом – ворожбой Мораны, въевшейся в плоть, и бьются часто, в такт сердцу. То ли новой, страшной магией, то ли – так было всегда, просто Ваня не видел. Перевертыш просил не светить в него чудо-фонарем, тогда, когда Ваня еще не мог смотреть своими глазами. Он многого раньше не замечал. Перевертыш бьется сильнее, царапая руки Салтана – до локтя раздирая кожу, как не должен бы человек, как могла бы дикая кошка. Раны затягиваются почти мгновенно, и оба они – существа не из мира Вани, не те, какие должны рядом с ним быть. Он видит, а, значит – становится таким же. Ваня не знает, что сказать на увиденное, он молчит, распластанный по земле, пока перевертыш шипит, задыхаясь. Ваня бы действительно поразился – если бы у него не было козыря в руке.

– Я еще могу вывести тебя на неё, – шипит он, отчетливо для того, кого вздернули над землей.

   Слова попадают в цель. Салтан замирает, выпуская футболку, и ткань падает, прикрывая шрам. Ваня ждет, что тот прожжет ткань насквозь, оставляя дыру подковой, но нет – свет скрывается, словно его и не было. Салтан ненавидит его – это видно в каждом его вдохе, каждом взгляде, в том, как медленно, с трудом отливает от его лица кровь, давая мыслить. Салтан ненавидит его, но гораздо больше – кое-кого другого.

– Она сама убьет тебя раньше, когда узнает, – он отвечает с сомнением, но отвечает.

   Перевертыш усмехается, обмякая в его руках – он уже выиграл на время, а Салтан проиграл.

– Меня она не убьет.

   Видимо, это правда – или что-то, очень похожее на неё – потому что ярость Салтана гаснет, сменяясь задумчивостью. Он всегда может убить его позже, не самого главного своего врага. Салтан разжимает руку, небрежно выпуская перевертыша, и тот падает на землю, грузно ударяясь телом. Рита убирает палку, и Ваня вскакивает, бросаясь к нему. Перевертыш мог быть врагом, мог до сих пор шпионить для Мораны, мог пойти против её воли, рискнув жизнью, мог спасать только для того, чтобы предать позже, мог быть единственным другом в безумном волшебном мире, мог предать уже много раз, мог мечтать задушить собственными руками – слишком много вероятностей для Вани, слишком много интриг, а у него тройка по алгебре и по геометрии еле четыре. Перевертыша заметно трясет, несмотря на показную наглость, и страх смерти позади, но еще очень близко. Он вцепляется в Ванину руку – до боли, единственным проявлением, и коротко, благодарно кивает. Его дрожь утихает быстро.

– Идем в дом, – приказывает Салтан коротко.

   Ване снова кажется, будто его глаза белы – он вглядывается, щурясь, и наваждение пропадает.

   Он только учится смотреть.

   ***