Иван Болотников

Прежде чем взойти на красное крыльцо терема, приказчик обошел все княжьи службы: заглянул в холопий подклет, конюшню, псарню, поварню… И недовольно закачал бороденкой: всюду бродили по двору челядинцы, слоняясь от безделья. Ох, и пообленились без княжьего присмотра. Управитель – человек тихий, набожный. Все больше в постах да молитвах время проводит, а до холо-пей ему и дела нет.

Возле покоев управителя, перед низкой сводчатой дверью, на широкой лавке развалился длиннющий, нескладный челядинец. Калистрат Егорыч ткнул его в бок кулаком.

– Креста на тебе нет, Тимошка. Чего средь бела дня прохлаждаешься? У себя ли управитель?

Тимоха не спеша поднялся, потянулся, потер глаза. Узнал приказчика, слегка мотнул головой.

– Почивает Ферапонт Захарыч. Всю ночь на молитве простоял. Не велено впущать.

– Разбуди. От князя Андрея Андреевича с грамотой я прибыл.

Тимоха вошел в покои, а Калистрат Егорыч опустился на лавку и забурчал сокрушенно. Ну и дела! Скоро к обедне ударят, а управитель все на пуховиках нежится.

Холоп дозволил войти в покои.

– Чего тебе, Егорыч? – позевывая, тихо вопросил управитель. Был он в длинной ночной рубахе, всклокоченный, с заспанным помятым лицом.

– От князя я, Ферапонт Захарыч.

– А кой час, Егорыч?

– Должно, к обедне скоро зазвонят.

– Ох ты, господи. Вздремнулось мне седни. К молитве не поспею, – засуетился управитель, натягивая на себя суконные порты.

– Грамоту от князя привез. Указал Андрей Андреевич своих холопей на ниву посадить.

– Это как же на ниву? Невдомек мне, Егорыч. Нешто челядинцу за соху браться?

– Вестимо так, батюшка. Позвать бы холопей надо.

– Ох, и недосуг мне нонче, Егорыч. Ты уж сам распорядись, милок, а я в храм поспешу.

– Как тебе будет угодно, Ферапонт Захарыч, – с легким поклоном вымолвил приказчик и вышел из покоев.

В узких сумеречных сенях хихикнула девка:

– Ой, щекотно.

– Тьфу, дьяволица! – сплюнул Калистрат Егорыч. – А ну, вылазь на свет божий.

Из темного угла вышел раскрасневшийся долговязый Тимоха. Сенная девка, задев приказчика дородным телом, прошмыгнула в светелку.

– Непристойные дела творишь, сердешный. Кобелей греховодных кнутом учат, чтобы уму-разуму набирались. Обскажу о том управителю. Пущай он те взгреет, – осерчал приказчик.

– Уж ты прости меня, Калистрат Егорыч, – взмолился Тимоха и простодушно добавил. – Моей-то вины нет, батюшка. Шел я сенями. А девка озорная повстречалась. Ну и того…

– Не проси милости, богохульник. Быть тебе битым. А сейчас зови к моей избе холопей – Никитку Скорняка, Икудейку Басова, Ванятку…

В своем дворе Калистрат Егорыч прочел челяди княжью грамоту, в которой говорилось, что с Тихонова дня пятнадцать кабальных челядинцев переводятся в пашенных мужиков.

«…Князю повиноваться, как богом велено, приказчика слушаться во всем и пашню пахать, где укажут, и оброк им платить, чем изоброчат», – заключил приказчик.

Челядинцы понуро склонили головы. Годами жили,

а таких чудес не знали. И чего это вздумалось князю?

– Как же это, батюшка? Несподручны мы к мужичьему делу. Не во крестьяне, а в холопы мы князю

рядились, – произнес Тимоха Шалый.

– Такова княжья воля и не вам ее рушить, сердешные. Отныне будете жить под моим присмотром. А поначалу указал вам Андрей Андреевич, как травы поднимутся, сено на княжью конюшню косить, опосля господский хлеб на нивах жать. Уразумели, сердешные?

– Из одной кабалы в другую угодили, братцы. Неправедно это, – хмуро высказал один из дворовых.

– Мокеюшка! Заприметь этого говоруна, сердешный. Как звать-величать прикажешь, милок?

– Никитой Скорняком, – угрюмо отозвался холоп.

– Запомни, Мокеюшка. Ступайте покуда в подклет, ребятишки. А я подумаю, чем вас занять до сенокоса.

Холопы побрели к княжьему терему, а Калистрат Егорыч со своим верным челядинцем пошли вдоль села, поглядывая по сторонам. Навстречу попадались крестьяне, снимали шапки, кланялись уступая дорогу.

– Чего-то пришлых мужиков не видать. И на срубах топором не стучат. Нешто лодыря гоняют?.. Эгей, Семейка! Подь сюда, сердешный. Куда подевались новопо-рядчики?

– Ушли из села подушкинские крестьяне. Митрий Капуста намедни наведывался. Быть бы беде, да Афоня Шмоток уберег. Споил вином Митрия, а беглые в леса подались. Покуда там отсиживаются, – пояснил Семейка.

– Совсем, что ли сошли? – забеспокоился приказчик. Еще бы! Сколько денег на них ухлопал. Андрей Андреевич за такие убытки не помилует. Придется из своей кубышки князю деньги возвращать за недосмотр. Впросак попал с чужими мужиками.

– В бору спрятались, а ребятенки на селе остались, – успокоил приказчика Семейка и, метнув угрюмый взгляд на челядинца, зашагал прочь.

– Пошто Калистрату Егорычу не поклонился? – сердито крикнул ему вслед Мокей, припомнив, как отстегал его кнутом Семейка на княжьей ниве.

Семейка, не оглядываясь, подошел к своему срубу и взялся за топор.

– Поучить бы надо нечестивца, Калистрат Егорыч. Без поклона отошел, вновь своеволить зачал.