Иван Болотников Кн.1

— Бедную сиротку приютил, князь. Родители её примерли, а мы со старухой пожалели и к себе взяли. Сама она из-под Ярослава-города, дочь крестьянская. Не дали дитю пропасть… А на днях помолиться её в храм отпустили…

Телятевский шагнул к бортнику, ухватил старика за бороду, пронзительным взором обжег.

— А не лукавишь, дед?

— Зачем же, отец родной. Должна вскоре воротиться дочка. Разве токмо на озера забредет. Велел ей по пути туда заглянуть.

— И что же твоей девке на озере делать? — пытливо вопросил Андрей Андреевич, не отпуская старика.

— Наказал дочке крякву поглядеть. Самопал да лук со стрелами она прихватила.

— Ой, хитришь, дед. Разве так в храм ходят?

— Вестимо нет, батюшка. Да токмо в лесу без самопала нельзя. Должно, на выходе возле реки оставит.

В избу влетел Якушка. Молодцевато тряхнул русыми кудрями и с поклоном спросил:

— Что прикажешь нам с Тимошкой делать, князь?

Андрей Андреевич сбросил с себя кафтан, оставшись в просторной "белой рубахе. Присел на лавку, забарабанил перстами по столу и вымолвил:

— Будьте возле избы да приготовьте зелейный заряд на глухаря.

Якушка вышел, а бортник подошел к поставцу и принялся потчевать князя:

— Не угодно ли медку спробовать, отец родной?

— Простого не хочу, а бражного ковш выпью.

Матвей спустился в подполье и вытащил большую железную ендову с хмельным медом.

— Годков пятнадцать берегу, батюшка князь. Токмо шибко крепок медок, в сон поклонит.

— В том беды нет, старик. Притомился я на охоте, прилягу у тебя на лавке. На глухаря пойдешь — разбудишь, — проговорил князь и до дна осушил бражный ковш.

Похвалил деда за добрый мед, растянулся на лавке и вскоре уснул.

«Странный князь. Очами грозен, душой суров, а вот крестьянским ложем не побрезговал», — подумал Матвей и вышел на крыльцо.

Якушка и Тимоха привалились к перилам, зубоскалили.

— Потише, робяты. Князь почивает. Чудной у нас государь, прямо на овчину завалился, — вымолвил бортник.

— Это дело ему свычное. В ливонском походе на земле с ратниками спал. Седло под голову — и храпака, — тепло проговорил Якушка и, вздохнув, добавил: — Но зато и на руку крутоват. Чуть чего не по нему — тогда держись. Голову срубит вгорячах и не перекрестится.

Бортник потоптался на крыльце и снова взялся за дымарь.

К вечеру, когда Матвей во второй раз запалил костер, на заимку притащились дружинники. Злые, голодные, усталые подошли к избе, но здесь их остановил Якушка.

— Здоров будь, Мамон Ерофеич. Удачлив ли поход?

Пятидесятник окинул княжьего любимца сердитым взглядом и молча махнул рукой.

— А мы вот знатно с князем поохотились. Вишь, сколько дичи набили, — словоохотливо продолжал Якушка. — Чай, есть хотите, ребятушки. Вон старик костер развел. Тащите птицу в огонь. А в избу нельзя: князь почивает.

Ратники и тому рады. Мигом разобрали дичь и понесли к костру. Лишь один Мамон недовольный бродил по заимке.

«Уж не с девкой ли князь в избе услаждается? Принесла его не ко времени нелегкая», — свербила Мамона неспокойная мысль.

Глава 12 Глухариная потеха

Ночь. Глухой, старый, таинственный бор. Горят яркие звезды между вершинами.

Дед Матвей и князь стоят под сосной и слушают. Тимоху и Якушку бортник посоветовал князю не брать. Мошник — птица чуткая, чуть «подшумишь» — и пропадай глухариная потеха.

Еще с вечера осмотрел Матвей княжий самопал и покачал головой. Дробь была мелковата. Трким зарядом крупного мошника не собьешь. Бортник перезарядил самопал своим зелейным припасом.

Тихо в бору. Ветер дремлет в густых вершинах. Но вот на болоте прокричал журавль.

— Скоро зачнется, князь. Должон боровой кулик с тетеркой голос подать, — наклонившись к князю, чуть слышно прошептал Матвей.

И бортник не ошибся. Вскоре из зарослей протяжно и скрипуче отозвался вальдшнеп, а за ним задорно и шумно фыркнул косач и перешел на переливчатое бормотанье.

Андрей Андреевич переступил с ноги на ногу. Под сапогом хрустнула валежина. Матвей предупредительно приставил палец к губам. И вдруг князь услышал, как где-то невдалеке раздалось:

— Дак! Дак!

А затем началось частое щелканье:

— Тэ-ке, тэ-ке, тэ-ке!

«А вот и мошник», — подумал бортник, но князю об этом уже не сказал: при первом колене глухариной песни — упаси бог шелохнуться. Чуть тронешь ветку или сучок треснет — спугнешь птицу.

Охотники замерли. Дед Матвей выждал второго певчего зачина. И вот наконец мошник перешел со щелканья на беспрерывную азартную песнь:

— Чивирь, чивирь, чивирь!

Здесь уже белобрюхий мошник забывает обо всем на свете и ничего не слышит, призывая своей любовной песнью самок. Но вот здесь-то и опасность. Старый бортник помнит, как в прошлую раннюю весну молодые глухарки помешали ему снять с дерева лесного петуха. Приметив крадущегося охотника, птицы с тревожным квохтаньем подлетели к мошнику. Петух перестал токовать, прислушался и, взмахнув широкими крыльями, полетел за молодками в глубь леса. Бортник вернулся на заимку без дичи.