Иван Болотников Кн.2

Когда шли через болота до островка, Багрей оставлял вдоль потаенной тропки многочисленные пометы.

Старец преставился через пять дней.

Сундук дотащили до самого скита. Ермила устало привалился к темному замшелому срубу, молвил:

– Сюда и леший не заберется.

– Надежное местечко, хе, – довольно кивнул Багрей, скользнув по Ермиле острыми прищуренными глазами. – Надежное.

Одноух насторожился: прищуренный взгляд Багрея не предвещал ничего доброго. Да вон и рука к сабле потянулась.

– Ты чего? – похолодел Одноух.

– Не пужайсь, есаул, – крикливо ухмыльнулся Багрей. – Нужен ты мне… Нам еще с тобой не одно сопутье торить. Один ты у меня остался. Не пужайсь!

– А что с казной? – глядя на атамана недоверчивыми глазами, спросил Одноух.

– Казну покуда в ските оставим. Сами же на Москву подадимся. Буде по волчьи жить. Пора и нам поцарствовать, хе.

– Без казны? Хороши цари.

– С деньгой придем… Возьмем покуда по полтыщи рублен. То мошна немалая⁵⁰. И на вино, и на девок, и на боярские шубы хватит. Живи да радуйся.

Мамон, убив тиуна князя Телятевского, раз и навсегда порешил: скрыться в лесах под другим именем. Никто не должен знать о Мамоне и его прежней жизни. Ныне для всех он разбойник Багрей, прибежавший в подмосковные леса из-за далекого Камня⁵¹. Лихим сказал:

– Был в казаках у купцов Строгановых. (Он и в самом деле помышлял когда-то за Камень уйти.) Приказчикам не приглянулся. Так одного саблей изрубил, другого своими руками задушил. (Пусть, пусть разбойнички Багрея боятся.) Ныне злоба у меня на купчишек. Походит по их головушкам сабелька.

Лихие рассказу поверили.

Багрей, еще раз зорко глянув на есаула, тяжело и неторопко зашагал вдоль скита.

– Надо сундук упрятать.

Сокровища зарыли неподалеку от избы отшельника⁵².

Выбравшись из болот на лесную дорогу, Багрей молвил:

– Далее пойдем порознь. На Москве шибко не высовывайся. Оглядеться надо. Коль все слава богу, вновь к сундуку сходим. Не бойсь, не проману. Меня недели через две сыщешь в кабаке на Варварке. Но сразу ко мне не лезь, будь усторожлив… Ступай с богом, Ермила. Я ж покуда в Ростов наведаюсь.

Разошлись. Мало погодя Одноух огляделся и нырнул в лес. Покрался вспять. Хитрит Багрей! К Ростову ему идти опасно. Поди, в скит вернется. Вскоре сторожко выглянул на дорогу. Багрей шел к Ростову. Ермила крался версту, другую… Багрей шел к Ростову!

Одноух плюнул, вышел на дорогу и зашагал на Москву.

В тот же день Багрей вернулся в скит.

Так уж повелось на Руси – на Кузьму и Демьяна резали кур. Приходские попы довольны: первая хохлатка – храму господню.

Вернувшись из церкви Успения Богородицы, что на

Покровке, купец Суконной сотни Евстигней Саввич Пронь-кин тотчас начал собираться в Кремль. Не припоздать бы, сам царь во дворец зовет. Честь неслыханная! Государь будет с набольшими купцами совет держать.

Варвара же Егоровна сновала по дому. Хлопот на Кузьму немало: скребли и мыли полы, начисто выметали крыльца, лестницы и переходы, посыпали желтым и красным песком (через решета) двор и дорожки, курили жилье яичным пивом, дабы душистым сладким благовонием терем заполнить.

Варвара Егоровна принялась было снимать с киота иконы, но Евстигней Саввич не дозволил:

– Перед Святой неделей¹ сымешь.

Варвара вздохнула: образа позеленели, заплыли воском, закоптели, а до Светлого воскресения, почитай, полгода. Взять бы да почистить, но супруга не ослушаешься: строг Евстигней Саввич! Всегда и во всем обычая держится.

Пронькин, обувшись в красные сафьяновые сапоги с серебряными подковками, ступил к большому кипарисному сундуку, обитому белым железом. Поднял крышку, достал бобровую шубу.

– Надел бы заячью, батюшка. Уж больно на улицах грязно.

– К царю иду!

Холоп Гаврила, тот самый Гаврила, коего Евстигней держал при себе вот уже два десятка лет, поплескивая на сухие березовые полешки яичным пивом, едко бросил:

– Чай, не на пир кличет.

– Нишкни! – прикрикнул Евстигней Саввич. – Эк, волю взял языком трепать… Помене, помене плещи. Вон уж полбадьи опорожнил. Наберись тут. Пивко-то ныне денежек стоит.

Гаврила крякнул: ну и жаден Евстигней Саввич, чуть ли не в первые купцы выбился, а за полушку (как и раньше) удавится.

Евстигней начал примерять шубу – новехонька! – а Гаврила, воровато зыркнув на купца, приложился к бадейке. Варвара Егоровна углядела, но смолчала: как ни дозирай за колобродным Гаврилой, все равно где-нибудь назюзюкается.

Евстигней Саввич помолился на киот, надел шапку, взял посох и вышел из избы. Варвара Егоровна проводила супруга до ворот.

– С богом, батюшка.

Пошел от избы Пронькин степенно, вальяжно. Царь позвал! В кои-то веки побываешь в государевом дворце. Он, подлый человечишко, бывший тяглый мужик князя Телятевского, зван на совет к великому государю всея Руси! Скажи кому в селе Богородском – засмеют. Спятил-де Пронькин, давно ли на постоялом дворе в лаптях сидел, и вдруг из грязи да в князи. Засмеют!

В гору пошел Евстигней Саввич. Глядишь, через год-другой и до Гостиной сотни дотянется. То-то деньга в мошну потечет, то-то на царской льготе каменных лавок и торговых подворий поставит!

Бодр, доволен Евстигней Саввич.