Иван Болотников Кн.2

Тулу обложила огромная стотысячная рать. Повольников же было впятеро меньше. Царь Шуйский норовил взять Тулу с ходу, но осажденные дали такой сокрушительный отпор, что Василий Иваныч пришел в ужас. В первый же день погибло свыше пяти тысяч дворян. Болотников и Муромец и не помышляли отсиживаться за каменными стенами. «Из Тулы вылазки были на все стороны, на всякий день по трижды и по четырежды, а все выходили пешие люди с огненным боем, и многих московских людей ранили и побивали».

Шуйский диву дивился: и как это воры не боятся выходить на такую великую рать! Дерзок же Ивашка. Сколь же силы и воли в этом холопе! Кажись, его ничем не устрашишь.

Опасаясь подмоги со стороны мятежных городов и помятуя неудачу под Калугой, царь Василий решил отсечь Тулу от воровских уездов. Вскоре были взяты Белев, Болхов, Лихвин, Дедилов, Крапивна, Одоев… Тула напрочь была отрезана от Северских и Украйных городов.

Шуйский довольно потирал ладоши: теперь-то уж Болотникову долго не продержаться. Шишь ему воровские рати! И кормовых запасов не будет. Басурман напущу.

И вновь «по повеленью царя Василия, татарам и черемисе велено Украинные и Северских городов уездов всяких людей воевать, и в полон имать и живот их грабить за их измену, и за воровство, что они воровали, против Московского государства и царя Васильевых людей побивали».

Жестоко, кровожадно гуляла по русским землям ордынская конница. Татары (по приказу Шуйского) зорили не толко мужичьи села и деревни, но и поместья служилых дворян, кои были в «нетчиках» либо бежали из царского войска. Василий Иваныч грозился: «Ни одного служилого не пощажу, коль помыслит из войска сойти. Пущай татары усадища громят и хлеба травят. Неча таких помещиков жалеть, коль за царя и державу не хотят биться».

Бегство служилого люда было приостановлено.

Шел второй месяц осады. В Туле кончились кормовые запасы, а помощи ждать было неоткуда: все дороги перекрыты царскими войсками. Начался голод. Купцы и местные дворяне стали прятать хлеб. Болотников и Муромец приказали доставлять укрывателей в Губную избу.

Тульский помещик Иван Фуников, владелец «осадных дворов», чуть позднее напишет в своем «Послании»: «А мне, государь, тульские воры выломали на пытках руки и нарядили, что крюки, да вкинули в тюрьму; и лавка, государь, была узка и взяла меня великая тоска. А послана рогожа и спать не погоже. Сидел 19 недель, а вон ис тюрьмы глядел. А мужики, что ляхи, дважды приводили к плахе, за старые шашни хотели скинуть з башни. А на пытках пытают, а правды не знают: правду де скажи, ничего не солжи. А яз им божился и с ног свалился и на бок ложился: не много у меня ржи, нет во мне лжи, истинно глаголю, воистенно не лжу. И они того не знают, больше того пытают».

Осада Тулы затягивалась. Ни голод, ни перекрестные обстрелы крепости, ни пожары, ни частые штурмы не сломили тульских сидельцев. Крепость стояла непоколебимо.

Наступила мозглая, гнилая осень. Неудачные штурмы, разящие вылазки болотниковцев и непогодье вызвали в войске Шуйского ропот. «Царь Василий, стоя при Туле и видя великую нужду, что уже время осеннее было, не знал, что делать: оставить его (город) был великий страх, стоять долго боялся, чтоб войско не привести в досаду и смятение».

А досада и смятение нарастали с каждым днем. Не осилить Вора, все безнадежней и громче кричали служилые. Надо по усадищам разъезжаться, надо оброчный хлеб с мужиков собирать.

Первым отъехал из войска Шуйского князь Петр Урусов с татарами, чувашами и черемисами. Дворяне еще больше осмелели: некому теперь поместья беглых дворян громить. Побежали! Побежали по своим усадищам десятками, сотнями. Царь Василий бранился, стращал, но удержать служилый люд было невозможно.

«Неуж на Москву возвращаться? — все чаще и чаще ловил себя на беспокойной мысли Василий Иваныч. — Неуж Болотникову и Петрушке Самозванцу позволить из Тулы вырваться?.. А клятва, кою перед всем войском изрекал?»

В один из таких смятенных дней к царю пришел дьяк Разрядного приказа и молвил:

— Был намедни у меня, государь, сын боярский Иван Кравков, что из города Мурома. На твое имя челобитную подал. Предложил сей сын боярский хитроумие сотворить, от коего ворам придет погибель.

— Сотворил один под Калугой, — усмехнулся Василий Иваныч, намекая на «подмет» Скопина-Шуйского, — так, почитай, двести верст сломя голову от воров бежали. Буде с меня всяких хитроумцев, буде!

Но дьяк не спешил уходить.

— Дело, кажись, стоящее, государь. Иван Кравков предлагает сделать заплот на реке Упе. Вода-де будет и в остроге, и в городе, и дворы потопит, да так, что вся Тула в воде окажется. Воры от потопу со стен начнут прыгать.

Василий Иваныч закатился от едкого, кудахтающего смеха.

— Ну, уморил!.. Целый город затопить. Это ж надо до такого додуматься. Ну и распотешник твой Ванька Кравков! Ужель в полном уме?

— Пусть, сказывает, государь меня казнит, коль Тулу не потоплю.

Царь Василий смеялся до слез. Посмеялись и бояре, прознавшие о задумке боярского сына из Мурома.