Иван Болотников. Книга третья «Огнем и мечем»

— Казаки! Ужель к боярам в полон пойдем? Ужель срам примем? Не бывать тому! Уж лучше погибель, чем в пасть к кабальникам. Глянь, сколь у нас бочек с зельем. Спокажем барам, как казаки умирают. Гайда, станишники! — вскочил на бочонок, сунул в порох горящий фитиль. Ухнул оглушительный взрыв.

— Гайда! — взревела повольница и ринулась к зелью.

Взрывы — другой, третий… Взрывы отчаяния, взрывы удали, взрывы

— подвиг. Более тысячи казаков предали себя страшной смерти.

Дворяне оторопело крестились. И до чего ж смелы воры! Какая ж в них сила, дабы пойти на такую злую смерть.

Поражение было тяжким. «Воров били на голову и наряд и обоз взяли». Князь Масальский был ранен, захвачен в плен и отвезен в Москву; в столице, не приходя в себя, умер.

Царь Василий ожил. По городам поскакали гонцы с сеунчем. А вскоре новая радость — воровская рать побита под Серебряными Прудами. Московские колокольни захлебнулись от веселого перезвона колоколов.

— Наподдавали ворам! — кричал Василий Иваныч. — Сто тыщ полегло под Выркой и Серебряными Прудами. Скоро от воров и ошметка не останется. Ныне воеводу Ивана Воротынского на Тулу пошлю. Сидят там изменники Гришка Шаховской да Андрюха Телятевский с самозванцем Петрушкой. Велю всех на аркане привести.

Войско Ивана Воротынского выступило на Тулу пятнадцатого марта, в разгар Великого поста. (Это была переломная пора: победи Воротынский — и мужичьей войне конец, проиграй — и осажденный в Калуге Болотников вновь обретет могучую силу: соединится с царевичем Петром и двинет объединенную рать на Москву.) Царь Василий зачастил в храмы, неустанно молился, прося господа и чудотворца даровать победу христолюбивому воинству.

Но ни господь, ни чудотворцы не вняли горячим молитвам Шуйского: войско Воротынского было разбито. Илейка Муромец выступил из Тулы и обратил в бегство все московское войско… так что предводители его, Воротынский, Симеон Романович и Истома Пашков, бежали.

А на другой день в Москву пришло еще одно горестное известие: рать воевод Хилкова, Пушкина и Ододурова разгромлена под Дедиловым; многие ратные люди потонули в реке Шате, воевода Сергей Ододуров убит; остатки войска бежали в Каширу.

Пожалуй, ни один из прежних государей не позавидовал бы Василию Шуйскому: и царствует с гулькин нос, а бед и напастей на трех возах не увезешь.

— Постригусь, в дальний скит сойду, тяжкую схиму на себя наложу,

— отчаявшись, устав от бренной жизни, молвил Василий Иваныч в Боярской думе. Оставил все дела и засобирался в обитель. Сородичи, свояки (а их

— тьма-тьмущая!), набольшие торговые люди, что пуще всех Василия Иваныча на царство орали, всполошились:

— Не оставляй Москву сиротой, государь. Погибнет царство!

— Мочи моей нет, покину! Уж лучше схимником жить, чем такие муки терпеть. Сойду с царства! — стучал посохом Василий Иваныч.

А бояре посмеивались:

— Вновь хитрит Василий. У лисоньки-плутовки сорок три уловки. И шагу из Москвы не ступит.

Не ступил. Остался.

— Хомут надел, так тяни, — молвил брат Дмитрий.

— Никак так и помру в маяте, — тягостно вздыхал Василий Иваныч и шелковый платочек к глазам. — Скоро помру, не так уж и много мне до смертного одра.

Поплакался, постонал, поохал — и с удвоенной силой принялся за державные дела. Думные люди не вылезали из царских покоев. Думали, ломали головы как с ворами поуправиться. И надумали-таки!

— Надо Калугу, Тулу и другие воровские города корму лишить, — молвил царь. — Неча им хлеб и мясо жрать. Позову Касимовского царя опустошить все деревеньки и села, что под ворами. После ордынца и вонючего клопа не сыщешь. Уморить смердов! Холопов же, что от Воров побегут и явятся с повинной, не казнить. Давать им отпускные грамоты. Отменить указ, кой писан первым февралем девяносто седьмого года. (Добровольные холопы, прослужившие полгода, становились кабальными до конца жизни господина.) Из-за сего указа, почитай, и замятня началась. Пущай же ныне холопы волюшку хлебают… до поры, до времени. Пущай! Лишь бы Ивашку сим указом напрочь подсечь.

Служилых дворян новым Уложением приманим, дабы поместья крестьянами не оскудели. И сыск беглых до пятнадцати лет установим, и плату за «пожилое» с двух до трех рублей подымем. Не так-то просто будет крестьянину сойти. Дворяне будут довольны. Двух зайцев убьем. Пущай дворяне злей воров колотят. За каждого убитого воровского мужика