Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

Когда-то он слышал неправдоподобные рассказы о блуждании по кругу в лесных лабиринтах. Тогда он верил и не верил в это. Но это случалось так же, как случались на пути человека тайные лесные чарусы.

От старика Рочева в Лайках Яков узнал, что Гарин обретается где-то недалеко, в здешних местах. Можно было продолжать поиски инженера, но одно обстоятельство задержало его в Лайках на неопределенное время.

Яков подходил к деревне рано утром. Завистливо поглядывал на первобытную глушь, прикидывал, сколько зверя водилось в здешних лесах, поблизости от деревни; жалел, что его родное село поспешило приобщиться к оголтелой, страшной человеческой новизне. Здесь можно было бы, кажется, прожить век спокойно…

В эту-то минуту и случилось событие, приковавшее Якова к Лайкам.

Яков услышал крик — отчаянный женский вопль, молящий о пощаде, зовущий на помощь. Сорванный на полуслове крик доносился из мокрой низинки, где, по всей видимости, протекал ручей.

Яков свернул с дороги, бросился в густой подлесок. Раздвигая колючие ветки, торопливо спешил на голос. Слезливые крики женщины то раздавались совсем близко, то обрывались, будто кто зажимал ей рот. Яков ловил обостренным слухом слабое потрескивание кустарника, непонятную возню вблизи.

На выкошенном берегу увидел в траве брошенную горбушу — на белом, высветленном полотне налипли мокрые травинки…

«Медведь?» — впопыхах подумал Яков и на ходу вскинул ружье.

Слева, за можжевеловым кустом, качались заросли вымахавшего в человеческий рост иван-чая, трещал валежник. Слышалось глухое сопение, переходящий в плач визг:

— Пусти! Пусти же, проклятый лешак! Не… дамся!..

Яков опустил ружье, в один прыжок перемахнул через можжевеловый куст.

Здоровенный парняга в лакированных сапогах и городском пиджаке, распластавшись огромной лягушкой, мял девку. Девка царапалась, билась птицей, силясь сбросить с себя озверевшего детину, теряла силы.

Яков ударил распластанного верзилу прикладом промеж лопаток, схватил за шиворот. Тот вскочил на раскоряченные ноги, пятясь, зацепился за корягу и сел в траву. Нижняя губа у него была разодрана, на подбородок стекала кровавая слюна.

— Чего делаешь, сыч? — укоризненно сказал Яков, с опаской поглядывая на парня. Для верности пошире расставил ноги, загородил девку.

У парня, видать, была немалая силенка. Он оправился от недавнего удара и, качнув плечами, вскочил на ноги.

— За-а-щит-ник!! — гаркнул он, бросаясь вперед.

«Молод еще на эти дела…» — с усмешкой подумал Яков.

И с разворота двинул его в челюсть. И когда тот завалился на спину, успел еще достать в переносье, промеж черных красивых бровей.

По его расчету двух ударов было за глаза. И он обернулся к девушке…

Он оглянулся и оторопел.

Девчонка — ей было лет шестнадцать — успела уже оправиться, сидела на корточках, смущенно натягивала на колени порванную юбчонку. Подняв белое, красивое лицо, испуганно смотрела снизу вверх огромными, доверчивыми глазищами.

Нет, Яков отродясь еще не встречал такой красоты. Сроду не видел таких голубых глазищ, соломенно-желтой толстой косы на круглом плече и выточенной шеи с округлой складочкой-морщинкой пониже мягкого подбородка. Он и сам готов был исцеловать это лицо, маленькие уши с розовыми мочками, что прятались в светлых вьющихся локонах, — только не звериным приступом, полюбовно…

— Больно тебе? — глухо, чужим голосом спросил Яков.

У девчонки вдруг округлились от страха глаза.

— Берегись! — дико закричала она, вскакивая.

Из-за куста к Якову мчался парень, размахивая сверкающей горбушей.

Яков успел заметить блеск косы в его руках, звериную ярость в глазах, вскинул ружье.

— Положи горбушу, сопля! — сказал он хриплым шепотом и взвел курок. — Убью, сволочь! Медвежий заряд у меня, слышишь?

Парень сбился с ноги, послушно отшвырнул горбушу за куст. Но пальцы его еще сжимались в кулаки.

— Уходи, убью, — пообещал Яков.

Девчонка стояла рядом, комкала в руке подол. Ревела в голос.

— Чего он пристал к тебе? — спросил Яков, когда парень исчез в кустах.

— Жениться сватов засылал. И батя соглашался — из богатых он, Кирюха. А я артачилась…

— Не реви, никто теперь не тронет тебя… Как зовут-то?

— Устинья.

На тонкой руке девушки чернели синяки.

— Не реви, Устя. Пошли домой, провожу… Мне — по дороге, — теряясь неизвестно почему, мягко сказал Яков.

Пока она разыскивала в траве горбушу, он все смотрел на нее и не мог отвести глаз…

…Вечером он повстречал Устеньку у речки, когда она черпала ведром воду с мостков. На ней был новый, цветастый сарафан и городские высокие ботинки с тугой шнуровкой. Она улыбнулась Якову, как старому знакомому.

— На посиделки приходи завтра. Ты бедовый, странник! — и показала два ряда чистейших, ровных зубов.

— А не боишься Кирюхи? — смешался Яков. — Я ведь ненадолго у вас…

— Куда спешишь? Поживи, у нас хорошо… — как-то очень запросто предложила Устинья, не подозревая даже, какую бурю подняла в его очерствевшей за лето душе. И, опахнув напоследок теплым взглядом, пошла, чуть покачиваясь под тяжелым коромыслом, вверх по тропинке.

Он провожал ее жадными глазами до самого поворота.

Старик Рочев подсмеивался над Яковом: