Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

— Людей уби-ил… — испуганно шептала она, положив голову на плечо Панти, и вздрагивала всем телом от неудержимых приступов плача. — Не виноват он, я знаю… Беда-а к нам пришла!..

Пантя усадил ее на кровать, сам облокотился на стол и долго сидел, тупо уставясь в старый сучок высветленной столешницы. Новое известие упало на него как камень. Он не верил, что Яков мог пойти на убийство, и знал также, что в тюрьму можно угодить и без всякой вины, можно в конце концов сесть за решетку только оттого, что ты честнее и правдивее других. И Яшка при своем уме и сметке всегда оставался большим младенцем — это Пантя знал.

— Не убивал он! — стукнул Пантя кулаком в стол и надолго замолчал.

В окно билась муха, она тоненько жужжала в паутинке, приготовленной на случай пауком. На кровати всхлипывала Агаша.

— Пропадет, поди, Яшка! — стонала она. — На каторгу упекут родимого-о-о! Ой, пропали мы совсем!

Он заскрипел зубами. Становилось страшно жить на этой окаянной земле, где судьба подрезала людям жилы, где от бед и несчастий не было спасения. Вся жизнь, словно шальная карусель, неслась куда-то в пропасть, в тартарары, а люди мирно глядели на этот ад и намеренно не желали ничего замечать. Впрочем, и сам Пантя полчаса тому назал гнул шапку… Куда денешься?

Деваться покамест было некуда. Разве от заводских рабочих, от Андрея-постояльца ждать поддержки?! «Эх, Андрей! Гуляешь ли ты на свободе, или снова подрезала тебе крылья полицейская сволочь? Гуляй, гуляй, — может, и вынесешь когда-нибудь на свет божий свою правду. Нам без нее тошнехонько, брат!..»

— Пропадет, поди, Яшка-то? — опять спросила Агаша.

— Не пропадет! — почему-то со злобой сказал Пантя. — Не пропадет. И в тюрьме люди. Он правду пошел искать, вот что!..

Агаша опять заголосила, как над мертвым.

— Господь с тобой! Где она, правда-то?

— Есть такие люди, что подскажут. Гляди, и сыщет правду… — опять с холодным упрямством сказал он. — Без правды — не жить! — Встал, подошел к Агафье, осторожно присел рядом на край кровати, — Вернется он… А нам — ждать его да жить теперь вместе. Потому что на двоих одно горе — полгоря. Слышишь, Агаша?..

Она молча склонила голову. Пантя осторожно гладил ее руку, уставившись тяжелыми глазами в окно. Там, на вечернем, потемневшем небе, бродили зыбкие багровые отсветы недалеких пожаров…

Эпилог

Постарайтесь разыскать или поручите разыскать печатные материалы и отчеты о нефтеносном районе реки Ухты…

Из телеграммы В. И. Ленина в Архангельск, представителю ВСНХ. 1920 г.

Прошло двадцать лет. Великие грозы отбушевали над миром, но долго еще оставалась нетронутой заповедная речка в печорском крае. Она по-прежнему катила свои волны в безлюдных берегах, и древний, бородатый лес долго еще шептал ей вечный сказ о счастье одиночества, о тайне золотого дна…

Но вот в августе 1929 года, в туманном рассвете уже приближавшейся осени, замаячил с низовья странный, медлительный караван легких черных барж и счаленных попарно шняг, влекомых бурлацкими канатами. Странные люди, сто двадцать пять человек Первой комплексной экспедиции, снаряженной в Архангельске и высадившейся с пароходов в устье Ижмы, продолжали подъем по мелководной реке старым и почти забытым бурлацким способом. Четыреста верст по бичевнику — едва заметной береговой тропе, вверх по реке… Все было необычно и странно в этом караване, только сами люди, баржи, шняги и тысячепудовые грузы, станки, буровое оборудование, канаты, соль и мука в мешках, сахар и бездымный порох для перфорации будущих скважин — все было настоящее, основательно подобранное в дорогу. И начальник той первой экспедиции по странной случайности носил фамилию Сидоров. Он сам и подбирал людей в экспедицию — по силе и характеру, по крестьянской сноровке, по умению работать, по готовности выдержать две таежные зимы, до тех пор, пока с юга, от Половников и Княж-Погоста, другая такая же партия трудяг пройдет тайгу трассой, знаменитым Ухтинским трактом…

Правый берег в устье Чибью был высок и крут, и после утомительного бичевника хотелось привала. Но находил дождь, и люди бросились разгружать шняги не мешкая, потому что нельзя было замочить ни соли, ни муки, ни сахара, ни пороха… Сколотили плотничьи трапы, вырубили лопатами ступени в откосе, двинули! Надеяться можно было только на себя, и потому чернорабочий Григорий Вертий, полтавский хохол, брал на спину зараз по три мешка с зерном либо по два мешка с солью, а другой чернорабочий Григорий Андрющенко приладил стальной вороток в развилке крепких лиственниц, чтобы поднять наверх трехсотпудовые буровые станки.

На песчаном взгорье, под горой Ветлосян, решено было строить город нефтяников, и уже на следующий день здесь забелели палатки.