Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

— Прошу покорно, — сухо пригласил он графа в дом. — Как почивали? — Но дверь распахнул широко и гостеприимно — Давно ждем вас, Люция Францевна приготовила завтрак по-домашнему, чтобы скрасить ваш дорожный быт…

Граф снял белую фуражку и поцеловал руку хозяйки.

Это была красивая женщина. Было в высшей степени приятно и удивительно увидеть в этой глуши столь интеллигентную и привлекательную особу.

Об этом и сказал граф, мягко и настойчиво глядя в ее черные бархатистые глаза.

— Благодарю вас, — опустила она голову, но, пригласив гостя к столу, уже с новой, строгой значимостью заметила — Между прочим, граф, Александр Георгиевич постеснялся предупредить, что у нас не принято стрелять на промысле. Тем более — в беззащитное животное. Этот лось был почти ручной…

Право же, сей край был так далек от губернского города, что граф вынужден был чувствовать себя здесь не хозяином, а гостем.

Кроме того, у обворожительной хозяйки оказался такой приятный, хотя слегка и картавый, остзейский акцент, что Алексей Николаевич искренне повинился в неосведомленности и опрометчивости.

Гансберг молча придвинул к себе каймак и чашку кофе. Светская любезность графа сразу же убила его надежды на большой разговор о деле. А еще вчера он возлагал надежды на этот разговор.

Беседу поддержала Люция Францевна.

— Уж вы извините, — с улыбкой продолжала она, — но мы здесь первые колонисты, и поэтому очень важно сохранять и закреплять определенные правила… Я уже второй год лечу в ближней деревне ребятишек, мы завели корову. Все это очень важно во взаимоотношениях с местным населением. И мне кажется, что нас здесь любят, а это на первых порах так важно…

— Очень! — добавил Гансберг. — Если бы мои русские коллеги помогали хоть десятой долей того, чем помогают неграмотные зыряне, дело выиграло бы неизмеримо! Не было случая, чтобы мне отказали в лошадях или провианте, и причем по самой дешевой цене. Что же касается наших…

— Ну, полно! — вмешалась Люция Францевна. — Давайте завтракать. Ведь вы, граф, кажется, уже собираетесь в обратный путь? — Она подала гостю чашку.

— Дела закончены, — ответил граф, поблагодарив хозяйку. — В скором времени, как я уже говорил, дорога на Ухту будет построена. Это, мне кажется, намного облегчит вашу деятельность. Я прикажу также узнать, почему задерживаются трубы и снаряжение в Москве. Это не только дело Гансберга — это дело губернии. Промыслы на Ухте надо поддерживать, и на мою личную поддержку вы можете рассчитывать…

На следующее утро экспедиция графа Хвостова покинула Ухту.

Супруги стояли на берегу и провожали лодочный караван с белыми тентами, поднимавшийся по реке. Когда последняя лодка исчезла за лесистым мысом, Люция Францевна опустила руку с платком и взглянула на мужа:

— Ты ему веришь?

— Не знаю… — пожал плечами Гансберг. — Дорога будет не ранее как через два года. Покуда она в стадии разговоров и дележа подряда. Потом, как и обычно, возникнут какие-нибудь непредвиденные осложнения. Я к этому уже привык. А денег у нас остается совсем мало. Надо писать в Петербург, компаньонам… Удивляюсь, почему Корнилов перестал отвечать на мои письма? Или не верит в исход дела? Дело верное! Но — трубы, трубы, черт возьми… Я жду их с прошлого года!

Гансберг нервно мотнул бородой и зашагал к вышке, которая простаивала уже несколько месяцев.

«Ты ему веришь?» — все еще звучал вопрос Люции Францевны в его сознании. Конечно, хотелось верить… Но Гансберг хорошо знал и то, что все эти высокие бюрократы и даже сановники живут — увы! — не по «собственному разумению»… Все они — жалкие марионетки в руках все того же финансового Молоха, либо вонючего Гришки Распутина, в плену дворцовых шашней… И никто не знал, насколько, на какую именно часть своей души, «свободен» от внешних и тайных пружин мира сего тот или иной государственный муж, а в данном случае — сам губернатор, граф Хвостов…

6. Трюм

и палуба

Пароход, на котором ехали устюжане с Трейлингом, в устье Вычегды сбавил ход.

Река входила в берега. Это было самое веселое время, года: начинался сплав леса. Пассажиры с утра и до вечера околачивались на палубе.

Шли плоты. Там на бревенчатых длинных островках, у перевернутых лодок, около плавучих избушек и шалашей по-вешнему кипела неведомая, бездомная жизнь. Чьи-то широкие, простодушные глаза провожали мелькнувший пароход с недосягаемой роскошью первого класса, унынием и грязью нижней палубы и острожной отчужденностью трюма.

Далеко-далеко плыла грустная и разгульная песня плотогонов, и цветная косынка, обняв тугое плечо, рвалась по ветру. Сквозь горькие запахи мокрого соснового смолья и свежую сырость трепещущей в кошелке рыбы тревожно, жадно дышала река.

В полдень Григорий снова увидел на палубе красивую девицу в дорожном плаще и накидке. Она была здесь и вчера. И глаза ее опять казались заплаканными.