Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

Вернулся Ефим Парамонович в деревушку навеселе, шел по узкой улочке и приговаривал ладно под невидимую двухрядку, словно в пляс собирался пойти:

А бумаж-ки-то все но-о-венькия,

Двад-ца-ти-пя-ти-руб-ле-венькия!..

Веселая была песня, что и говорить. Завистливые соседи выходили к воротам, любопытно пялили глаза на Ефима, вздыхали. А через год бумажки пошли все больше сотенные, но и расход возрос: начал новый домик ладить, в полтора этажа, с лавочкой в полуподвале. Деревня Подор была большая, оборот предполагался немалый.

Тут-то и случился памятный разговор с одним ссыльным насчет ума-разума.

Сидел ссыльный вечером на скамейке у его лавочки, и Прокушев по неведомой причине воспылал желанием затеять с ним умственный разговор. Сам, можно сказать, затронул:

— Так что ты, бишь, про людей-то толковал?

Ссыльный — хлипкий, болезненный, с козлиной бородкой. Однако на носу храбро поблескивают очки неведомого фасона — без оглобель, а промеж стекол золотой паучок.

— Люди есть богатые и бедные, и никакой иной разницы…

— Ха, научил! — нагловато возразил Ефим. — Ты мне верь, я поболе твоего их повидал. Все люди делятся на дураков и умных. Вот коли кто умный, тот, значит, и подсасывает другого, как умеет. А дурака и в алтаре бьют!

Золотые очки сверкнули.

— И дурак и умник сдохнут под темным колпаком, если и дальше так дело пойдет, — заметил ссыльный.

Но Прокушев уже не слышал его. Он нутром чуял силу истины, открытой им самолично, и служил ей потом верой и правдой всю жизнь.

Дальнейший его путь как две капли воды был схож с развитием других, подобных ему мироедских домов. Скоро он перерос свой полуподвал, начал думать дальше… Тут, правда, вышло непредвиденное осложнение: как-то в грозу ударила молния, и сгорел дом. Очевидцы уверяли, что молния угодила как-то необычно, сразу с четырех углов, но Прокушев не растерялся, выстроился заново в самом Усть-Сысольске, закатил дом в два полных этажа, нижний каменный. Дело пошло опять — как груженый воз под гору. Не раз за последние пять лет подумывал о заявке на годовое свидетельство второй гильдии. Не раз листал в уездной земской управе книгу законов, где в жалованной грамоте городам, данной еще императрицей Екатериной Великой, значилось между прочим под буквой «3»: «…Во вторую гильдию вписать всякого пола и лет, кто объявит кипитал выше 10 тысяч… Второй гильдии не токмо дозволяется, но и поощряется производить всякие внутри империи торги, и товары возить водою и сухим путем по городам и ярмаркам, и по оным продавать, выменивать и покупать потребное для их торгу оптом или подробно…» Не запрещается иметь или заводить фабрики, заводы и речные всякие суда… И самое главное — второй гильдии дозволяется ездить по городу в коляске парою, а не как-нибудь по-мещански, на ободранных дрогах.

Да, заманчивая рисовалась в недалеком будущем жизнь…

Погубил Прокушева азарт. Захотел разбогатеть сразу, в один мах обогнать Кузьбожевых, оставить позади городского голову Забоева, потягаться с самим Камбаловым, у которого дело выпирало за сотни тысяч.

Решил сам промышлять лесом. Недаром же он в молодости прошел всю Вычегду, сверху донизу, всю Вымь пешком промерил. Он знал самые удобные и ценные делянки строевой сосны-мачтовки. Можно было самому заготавливать экспортную золотистую сосну, а при нужде и перепродать откупленные делянки. Иностранцы и отступного немало давали.

Подсчитал — малость не хватало, чтобы оплатить многотысячный залог в лесном ведомстве. Опять умные люди выручили: оказалось, что денежный залог можно заменить ручательством общества. Каждый мужик был вправе поручиться за земляка на пятнадцать рублей. Деньги вносить не требовалось, важно было собрать подписи мужиков да волостной печатью заверить — всего и делов на ведро водки.

Лет пять на отступных жил, а потом решил все-таки рискнуть всерьез. Чем черт не шутит, пока бог спит!

И тут-то судьба сыграла с ним злое. Не сумел как следует с чиновниками обойтись, проморгал. Сготовил плоты, обратился к лесничему за сплавным билетом, а тот насупился, как осенняя туча, отказал:

— Неисправности у тебя лесной кондуктор обнаружил. Сплавлять не имеешь права, пока дело не выяснится!

Как так? Ведь это верный разор! Тут и неустойки со всех сторон посыплются, и штрафы, и лес за лето перестоится, в низший сорт пойдет!

Предложил было благодарность кондуктору — десяток зеленых, — не взял, стал куражиться, в тюрьму обещал засадить. Наверное, мало показалось…

Мотнулся туда-сюда — кругом беда. Зашился совсем. Лес второй год на берегу, черви его точат, грибок пошел, деньги потекли в разные стороны, как вода из решета…

Дом с молотка продан, штраф на поручителей наложили большой. Проклинают все Юшку Прокушева, и самому несладко. Да и люди оказались вовсе непутевыми: пока гнул он их в бараний рог — хвалили, а поскользнулся, стал с ними вровень — сожрать готовы. Вот и угоди! Еле-еле малую толику деньжонок припрятать сумел, а о новом деле и думать нечего — доверия нет. Ложись и помирай…