Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

Сдерживая ярость, Гайсберг обстоятельно пересчитал железные цилиндры обсадки, бурильные свечи и пучки каната и, достав из внутреннего кармана записную книжку, принялся делать необходимые пометки.

В это время от козловского дощатого лабаза отделилась сгорбленная фигура в тулупе с поднятым воротом. Человек неторопливо ступал по влажной траве огромными, разношенными валенками, подшитыми кожей. Руки он держал рукав в рукав, а под мышкой торчала увесистая березовая чекуша.

— Тебе чего, мил человек? — хрипло донеслось из воротника.

— Разве это — ваше? — поинтересовался Гансберг.

— Мало ли что, — непримиримо сказал тот. — Может, мне и за этим поручили надглядывать.

Гансберг присел на железный штабелек, набил и закурил трубку. Ярость улеглась. Оставалось прояснить обстоятельства мистического затопления труб.

— Кто же поручал-то? — спросил он.

Сторож откинул на плечи воротник и оказался нестарым безбородым мужичком со смышлеными глазами.

— Я у вас табачком, случаем, не разживусь?..

Александр Георгиевич высыпал содержимое портсигара в грязную, скрюченную ладонь.

— Кто же все-таки поручал, а?

— Знамо, ваш брат — барин.

— А ты его знаешь?

— Куда-а нам! Не особ важный, а все же трояк обещал к осени… А насчет прозвища, так я не догадался спросить, потому — время придет и сам около эфтого груза окажется.

— Напрасно, брат, — разочарованно заметил Гансберг. — От меня мог бы и червонец получить, коли б знал прозвище…

Сторож даже крякнул с досады. Как же, в самом деле, он так опростоволосился, не узнал фамилии хозяина?

Александр Георгиевич с неудовольствием посмотрел на сторожа, потом задержал взгляд на своей лодке у берега. Здесь больше делать было нечего. Проводник, сгорбившись на корме, поджидал хозяина.

— Значит, сторожишь?

— Приглядываю исправно…

— Ну-ну, сторожи…

Гансберг вздохнул и резкой, широкой походкой направился вниз, к лодке.

Вся эта история с трубами оборачивалась тысячными убытками. Она не только задержала бурение и отняла у него возможность добраться этой осенью к нефтяному пласту, но и лишила буровиков работы, привела к иску артели. Какой бес придумал подобную махинацию?

В Яренске тоже было неспокойно: полиция шныряла на берегу, ощупывая глазами всякого подозрительного путника. На борту отчалившего парохода Гансберг заметил породистого субъекта с бычьим загривком, по всей вероятности — агента охранки.

Помощник уездного следователя принял Гансберга вежливо, но, выслушав короткое объяснение по существу дела, лишь развел руками:

— Ваша версия о перекупке труб представляется мне правдоподобной. Но… где же доказательства?

Александр Георгиевич и сам понимал, что прямых доказательств у него не было. Но он приехал добиваться правды и готов был наступать без оружия.

— У меня есть договор с заводом и сообщение об отгрузке труб. Груз на Ухту не поступил, — твердо сказал он. — Почему так случилось, должны расследовать вы. Если вас не удовлетворяет моя логика, я вынужден буду просить защиты у губернатора, графа Хвостова. Во время своего пребывания на моем промысле его сиятельство обещали мне покровительство. Вот мой иск…

Следователь принял бумагу и положил в папку.

— Мы дадим этому делу надлежащий ход, — поразмыслив, сказал он.

15. Свои

и чужие

Эта далекая речка Ухта и впрямь была поразительно красива своей первобытной, суровой и девственной красотой. Уже вторые сутки плыл Григорий Запорожцев вниз от Переволока и не мог наглядеться на высокие скалистые берега, хвойные северные джунгли над водой.

Местами леса расступались, чтобы дать простор зеленой луговине, отороченной курчавыми зарослями черемухи и осинника. Сочная трава поднималась в пояс человеку, небесная просинь синеглазки сплеталась с розовой кипенью волхунка, лютик моросил желтым дождем над прибрежными лопушками и скакал к лесу по гривам осоки. Все это пестрое море колыхалось под ветром, и никто ни разу не прошелся по нему с косой, не примял каблуком. Но вот берег снова поднимался, словно взбитая моховая подушка, и на слоистом торфянике вскипали заросли голубичника, вырастала стена тощего подлеска.

Вековые ели, подмытые в половодье, нависали корневищами над темными омутами, где в дрожащих тенях недвижимо стояли в засаде прямые черноспинные щуки. Заиграется на перекате серебряный хариус, разбежится за водяным жуком молодой окунишка — не пройти им далее омута.

Вода в реке прозрачна и холодна не по-летнему. Дно реки мертво, ни привычной ряски, ни кувшинок в заводях — только каменные осыпи, окатанные за тысячелетие валуны, песчаные косы и отмели, а на поворотах горы древесного лома и коряг, оставленные бурным половодьем.

Вечером прошли устье Яренги. За кромкой лесных вершин неожиданно появилась и так же неожиданно исчезла головка буровой вышки Гансберга. Она мелькнула словно островок настоящей жизни, и Григорий лишь в эту минуту смог по-настоящему оценить всю смелость предпринимателя, решившегося на единоборство с лесной стихией. После вымских порогов и бурных перекатов Ухты все труднее верилось в благополучный исход затеянного дела.