Иван-Дурак

— Я тоже только что узнал.

— Это из-за меня ведь ее тогда из школы уволили, и покатилась она тогда по наклонной. Я бы никому не сказал, но нас завуч застукала. Я со спущенными штанами, она — с задранной юбкой, тут уже не отвертишься. Нет, конечно, если бы меня сейчас жена застала в такой ситуации с посторонней бабой, я бы нашел, что соврать, а тогда-то сосунок еще совсем был, растерялся. Как я тогда мучился. Совесть меня загрызла. Я к ней пришел тогда, денег принес, копил я на мопед, и мне дарили родственники на дни рождения, на праздники, а она меня прогнала и денег не взяла. Пьяная была и с мужиком каким-то. Эх, — вздохнул он, — дура была, хоть про покойников плохо и не говорят, а жалко бабенку. До сих пор ведь ее вспоминаю, такая горячая штучка была. Давай помянем, что ли. — Мужчина достал из кармана дубленки бутылку коньяка. — Миша меня зовут.

— Иван. Да, надо помянуть. Как это я сам-то не догадался, слишком был шокирован новостью.

Миша вылил немного коньку в снег и первым глотнул прямо из горла. Потом протянул Ивану бутылку. Помолчали. Потом Миша снова глотнул и сказал:

— Пусть земля тебе будет пухом, маленькая шлюшка, прекрасная богиня любви! Все мы, кому ты дарила свою страсть, огонь своей души и тела, все мы помним тебя. Спи спокойно. Ты заслужила покой.

— Да, заслужила, — подтвердил Иван и подумал, что этот сибиряк как-то странно красноречив. Хотя, какая разница? Больше ведь они никогда не увидятся. И вряд ли когда-нибудь Иван придет еще к этому домику. Мертвой женщине он ничем не мог помочь. Ее душа — уже не его забота.

Глава шестнадцатая

Петр Вениаминович рассматривал картину над кроватью, курил сигару и довольно сопел.

— Иван Сергеевич! Я восхищен вашей матушкой! Какая женщина! Какой талант! А ведь могла бы тихо помереть перед телевизором, в одиночестве, душевной пустоте и забвении. Но ведь нашла в себе силы, ожила, возродилась, стала творить. Будь я журналистом, я бы про нее написал, хотя нет, я бы ее по телевизору показал в назидание современникам! Пусть поучатся! А то растрачивают свою жизнь черт знает на что. Смотреть противно. А знаете, Иван Сергеевич, пора вам, пожалуй, и честь знать, загостились вы тут что-то. Я по вашей милости утратил в своем мыслевыражении высокий стиль и скатился к какому-то захолустному просторечью. Чудесный городок, спору нет, но уж слишком незамысловатый. Слишком. А люди такие душевные, такие милые, такие общительные, что так и норовят своим общением подпортить мое изысканное, отточенное десятилетиями тренировок красноречие.

Иван никогда бы не подумал, что наступит такой момент, когда он будет ждать ночного визита Перта Вениаминовича. Но он ждал. Когда Иван фантазировал перед сном, в каком амплуа может на сей раз предстать перед ним этот загадочный конферансье-мефистотель, воображал, что будет он трагичен, одет, например, в черный траурный сюртук, а бабочка будет задумчиво-фиолетовая. Но нет, Петр Вениаминович был с ног до головы в камуфляже: в камуфляжной кепке, камуфляжной фуфайке, камуфляжных штанах и даже валенки на нем были камуфляжные. И только бабочка, как пионерский галстук, алела среди этого серо-зеленого массива.

Петр Вениаминович перехватил взгляд Ивана, направленный на его одежду:

— Вот и одеваться стал здесь по-простому, по-народному, никакого лоска, никакой изысканности. Знаете ли, с мужиком с одним, егерем знакомым, на охоту ходил. Это, скажу я вам, да! Я бы точно того лося подстрелил, если бы мне ружье доверили, разумеется. Так ведь не дал, ирод! Так за егерем-то тем и болтался как зритель.

— А вы что же и днем к некоторым являетесь? Я думал, вы исключительно ночной гость.

— Нет, днем я не являюсь, днем я наблюдаю, присматриваю, так сказать. Вы же, людишки, странный народ, все так и норовите влезть в какие-нибудь неприятности. Хлебом вас не корми, дай найти приключений на свою, пардон, жопу.

— И все же, кто вы, позвольте полюбопытствовать? — Иван решился задать мучивший его вопрос, почувствовав, что Петр Вениаминович настроен сегодня вполне благодушно.

— Не позволю, — отрезал тот, — не положено.

— Но послушайте, вы приходите ко мне, приходили к Маше, к моей матери, вас можно было бы считать сновидением, но ведь так не бывает, чтобы один и тот же человек снился разным людям, но с каждым говорил о чем-то своем. Я еще могу представить, что нескольким людям снится один и тот же сон, но чтобы так… Скажите мне, кто вы? Прошу вас! — взмолился Иван.