Иван Ефремов. Издание 2-е, дополненное

Постановление правительства готовилось довольно долго и вышло только 24 июня. Президиум Академии наук требовал, чтобы вторая Монгольская экспедиция начала работу. И Орлов, ставший директором института, и Ефремов бешено «отбрыкивались» от бессмысленного немедленного выезда, прекрасно понимая, что это будут зря потраченные силы и деньги. Невероятная чиновничья волокита в Академии, необходимость доставки из Москвы в Улан-Батор продуктов и бензина, оформление документов и более того – оформление для всего состава экспедиции пропуска в погранполосу на границу Монголии и Китая – всё это займёт не меньше трёх месяцев. Тогда для собственно полевой работы в 1947 году останется всего один месяц. Что можно сделать за последний осенний месяц в Южной Гоби? Только доехать туда и найти исследованные в прошлом году места. Поставить серьёзные раскопки не удастся. Непозволительная трата времени и ресурсов.

В письме, обращённом к президенту Академии наук СССР С. И. Вавилову, Орлов и Ефремов предложили, затратив осенние месяцы на подготовку документов, отправить экспедицию в конце 1947 года в полном составе автомашин и снаряжения и с большей частью людей. Тогда до марта следующего года будут созданы базы, заготовлен бензин для раскопок и рекогносцировочных исследований, в начале весны экспедиция развернётся в полную силу и будет иметь восьмимесячный полевой сезон.

Доводы учёных произвели необходимое действие, и 20 июля Иван Антонович отправился в долгожданный отпуск. На дачу они поехали вдвоём с сыном: Елена Дометьевна собиралась в объезд пермских местонахождений в Татарии, Башкирии и Чкаловской (ныне Оренбургской) области и должна была привезти в институт новые важные данные.

Солнце, зацепившись на мгновенье за копьё далёкой ели, опустилось за чёрный лес. Заря охватила полнеба. Иван Антонович долго вглядывался в поле, поднимающееся по скату пологого холма. Колосья мягкие, но уже тяжёлые от наливающегося зерна. Тянуло запахом овина. Августовская тишь царила над миром, и далёкий перестук поезда только оттенял её умиротворённость.

Поезд шёл на север, в сторону Загорска – так теперь назывался Сергиев Посад, прежде духовный центр Руси. Более шести веков назад монах Сергий основал среди дремучих лесов малую обитель, превратившуюся в Троице-Сергиеву лавру. В нескольких километрах на юг от Абрамцева – село Радонеж, где жил отрок Варфоломей, ставший позже преподобным Сергием.

Тёмная облачная полоса перечеркнула зарю, и сразу повеяло тревогой. Казалось, что вот-вот над полем во всём своём величии встанут три васнецовских богатыря – Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алёша Попович. Возможно, именно это поле выписал великий художник на своём прославленном полотне.

Иван Антонович вздохнул и вернулся на дорогу. За деревьями прятались усадебные постройки Абрамцева – усадьбы, которую в 1870 году приобрёл у семьи Аксаковых молодой удачливый купец Савва Иванович Мамонтов. Здесь он создал подлинный феномен, который ныне именуется Абрамцевским художественным кружком. Его ядром стали Виктор Васнецов, Валентин Серов, Илья Репин и Василий Поленов – художники, которые по приглашению Саввы Ивановича подолгу жили в его усадьбе. Здесь были созданы мировые шедевры. Может быть, на вот этом самом берегу Вори подсмотрел Васнецов задумчивую Алёнушку, а на дальних, уходящих к Радонежу холмах явилось Нестерову виденье: отрок Варфоломей встречается с неведомым схимником.

Главное же было вот в чём: великие художники, незаурядные люди не просто жили друг с другом мирно, но и вместе творили!

В сознание обывателей издавна внедряется инфантильная идея, что талантливые люди, яркие личности трудно уживаются с окружающими, и тем более – друг с другом. Что талант эгоистичен и сконцентрирован на себе. Что неординарный человек обязательно тянет одеяло на себя.

Опыт, проведённый Саввой Мамонтовым, говорит об ином: энергия чистого, бескорыстного творчества зажигает сердца и чувства художников, побуждает их в напряжении творческого соперничества создавать подлинные шедевры. Соединённые усилия мастеров запечатлены в храме Спаса Нерукотворного. В одно слились монументальная строгость псковских храмов, благородный очерк белокаменного владимирского зодчества, причудливые элементы неорусского стиля.

Опыт, который станет образцом для будущего человечества: совместное творчество на благо людей – без эгоизма и мелочного тщеславия.

Глубокая вертикальная морщина прорезала лоб Ефремова: он вспомнил о недавней размолвке с лучшим другом. В одном из писем Быстрову Иван Антонович хвалил очередную статью Алексея Петровича, но сетовал, что необыкновенные знания и сила выдающегося морфолога должны быть употреблены не только на создание отдельных статей, но на написание крупной научной работы мирового уровня. Быстров удивился – и обиделся. Он счёл пожелание Ефремова палкой, которой друг, превратившийся в сурового, беспощадного воспитателя, пытается его подгонять. Ответил, что уже не ждёт похвал от человека, называвшего себя другом. Что этот человек способен только браниться…