Иван Федоров

Должен вам сказать, что московскому пожару предшествовали весьма важные знамения. Еще 3 июня с одной из московских церквей сорвался и разбился медный колокол, что, как вы понимаете, предвещало беду. А накануне пожара известный всей Москве прорицатель (их тут называют юродивыми) ровно в полдень плакал, взирая на церковь Воздвиженья на Арбате, с которой и началось бедствие.

Казалось бы, все говорило о том, что пожар не случайность, а возмездие господа бога великому князю, посягающему на римскую корону, погрязшему в распутстве и беззаконно мучающему своих подданных.

Однако, и это явное наущение митрополита — делу решили придать совершенно иной вид. Пожар объявили результатом поджога неких лиц, якобы умышлявших на великого князя и церковь.

Раз так, следовало искать виноватых. Посему князь Иван, опять же по совету митрополита, в этом я не сомневаюсь, повелел учинить розыск и назначил для ведения оного ряд бояр и близких себе людей, из которых я назову вам брата великой княгини Григория Захарьина, протопопа Благовещенской церкви новгородца Федора Бармина, князя Федора Скопина-Шуйского, князя Юрия Темкина, боярина Федора Нагого и еще некоторых известных в Москве лиц.

Все они противники бояр Глинских влиятельных родственников великого князя, фактических правителей Московии, ненавидимых старыми московскими родами и весьма непопулярных среди черни, положение которой поистине ужасно.

Однако, ваша милость, благоволите еще раз перечесть имена назначенных в розыск. Случайно ли собрали этих людей? А если не случайно, то на что рассчитывали князь Иван и митрополит? И если решение князя еще можно оправдать растерянностью, то митрополит, во всяком случае, понимал, что делает. Сколь же коварен и кровожаден сей человек, именующий себя священнослужителем!

Но, видимо, и сам князь Иван ничего не имел против избавления от докучливой опеки.

Ему же так давно и настойчиво твердят о его миссии, как наследника римских цезарей!

А теперь о последовавших событиях.

На пятый день после пожара назначенные в розыск князья и бояре собрались в Кремле на Соборной площади. Среди них находился и один из Глинских, боярин Юрий. Михаил же со своей матерью, бабкой великого князя, был в отъезде во Ржеве. Там его вотчина.

В Кремль сбежался и разоренный дотла пожаром московский люд. Бояр окружили, приступили к ним с вопросами, злобно выпытывали, почему не приехал сам великий князь, где митрополит и зачем не наказывают виноватых.

Чернь угрожала дубинами и была очень возбуждена.

Тогда бояре ответили, что вот они начинают розыск.

Им закричали, что искать виновных нечего, так как они известны: это, мол, бояре Глинские.

Я забыл написать, что кто-то пустил среди погорельцев слух, будто княгиня Анна, бабка великого князя, вместе с сыновьями приказывала добывать ей сердца из трупов, вымачивала эти сердца в воде и затем кропила полученной водой московские улицы.

Конечно, я знаю об этом давнишнем способе навлечения бед на враждебных людей, но я все же не допускаю мысли, что княгине Анне нужно было пускаться на такую пакость именно по отношению к Москве.

Она не могла иметь от своих действий никакой выгоды.

Слух про нее, конечно, пустили все те же враги Глинских.

Но как бы там ни было, а слух распалил толпу суеверных москвитян, набежавших в Кремль.

Ужасно вопя: «Выдавайте Глинских!» — толпа стала метать камни. Боярин Юрий Глинский, видя ожесточение черни и не рассчитывая на защиту прочих бояр, соскочил с коня, намереваясь укрыться в Успенском соборе. Ему удалось вбежать в церковь и припасть к спасительному алтарю, но дикая чернь, нигде не уважающая святынь, ворвалась в собор, вытащила боярина Юрия на паперть и дубинами размозжила ему голову, невзирая на мольбы о пощаде. Труп несчастного Глинского проволокли по Москве и, растерзав, бросили на торгу, что в здешнем обычае. Потом толпа устремилась грабить хоромы бояр. Правда, грабежом занимались немногие горожане. Остальные, распаленные видом крови, понося именитых людей, кинулись в летний царский дворец в сельце Воробьеве, что на горах возле Москвы-реки.

Кто-то сказал, будто великий князь прячет там Анну и Михаила Глинских.

Однако кровожадная толпа шла, угрожая и самому Ивану.

Чернь кричала, что пожар бог послал Москве и за грехи Ивана, за его зверства и любострастие, паче же всего за небрежение народом, которому он не отец, а худой отчим.

Толпу, конечно, разогнали, стреляя в нее из пищалей и малых пушек.

Передают, что великий князь, узнав о приближении полчищ черни, потерял всякое самообладание, бился в истерике, плакал и сам ничего для обуздания бунтовщиков не предпринял. Спасли его ближние люди, среди которых отличился бесстрашием и находчивостью княжеский постельничий (по-нашему, камердинер) некий Алексей Адашев. Говорят, он первый поднял ватагу великокняжеских молодцев, сам приказал палить из пушек, а когда один пушкарь замешкался и оробел, вырвал у него фитиль и поджег запал. На помощь Адашеву подоспели с вооруженными слугами те бояре, чьи дворы тоже стоят в Воробьеве, и чернь бежала, оставив на Калужской дороге убитых и раненых.