Иван Грозный

— Ты не серчай. От щирого сердца я с тобой балакаю. — И прислушался. — Должно, добивают Харцыза. Ишь, как хруст далеко слыхать!

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

С тех пор как Иван-царевич женился на Евдокии Сабуровой[188], Грозный утратил покой. Среди сидения в думе он разгонял вдруг советников, запирался от всех в опочивальню или пил горькую. Образ Евдокии грезился наяву и во сне, всюду преследовал его, разжигая похотливые страсти. Особенно тяжело было ночью. Стоило на мгновение закрыть глаза и забыться, как ясно чувствовалось её присутствие. «Ты… ты мой единственный! — дразнил душу сладостный шёпот. — Токмо единый ты». Солнечными лучами ложились прозрачные пальчики на жёлтое вытянутое лицо, и горячим хмелем кружило голову страстное, прерывистое дыханье.

Грозный пробуждался в зверином томлении, вскакивал с постели и замирал перед образом Володимира равноапостольного.

Но молитва не помогала.

Все близкие женщины опостылели Иоанну: и четвёртая жена, Анна Колтовская[189], и Анна Васильчикова[190], и Василиса Мелентьева[191]. Жену он приказал заточить в монастырь, а наложниц прогнал от себя.

В минуты, когда одиночество становилось непереносимым, царь призывал к себе Бориса, Скуратова и Фуникова и заставлял их безумолчно говорить.

Под убаюкивающее жужжание советников он часами лежал на постели, чуть покачиваясь и тщетно стремясь заснуть.

Под утро вставал, измученный бессонной ночью, и снова замирал в немой мольбе перед образом.

В опочивальню неслышно входил протопоп. Начиналась долгая монастырская служба.

После утрени Грозный подходил к Евстафию под благословенье и неизменно вздыхал:

— Мнозие борят мя страсти!

— Покайся, преславной. Вынь грех перед Господом, — ворковал протопоп.

Лицо царя неожиданно багровело, и стыли в ужасе маленькие глаза.

— Не за кровь ли боярскую взыскует Бог?

Малюта возмущённо причмокивал.

— Мудрость твоя не в погибель, а во спасение души и царства.

Проникнутые глубокой верой слова советника трогали Иоанна, отвлекая ненадолго от главного.

— Ты, Евстафьюшка, помолись… равно помолись о спасении душ другов моих, невинно приявших смерть, и ворогов.

Рука, точно хобот, обнюхивающий подозрительно воздух, творила медлительный крест.

— Молись, Евстафьюшка, о душах убиенных боляр…

Протопоп послушно поворачивался к иконам и служил панихиду. Строгий и неподвижный, стоял на коленях Грозный. За ним, припав лбами к полу, молились советники.

Успокоенный царь с трудом поднимался с колен и укладывался в постель.

— Сосни, государь! — отвешивали земной поклон советники.

Иоанн болезненно поёживался.

— Токмо забыться бы — и то милость была б от Бога великая!

Едва близкие уходили, в опочивальню из смежного терема прокрадывался Федька Басманов.

— Не ломит ли ноженьки, государь? — спрашивал он тоненьким голосом, собирая по-девичьи в алую щепотку губы.

— Колодами бухнут, Федюша. А в чреслах индо тьма блох шебуршит.

Басманов присаживался на постель и нежно водил рукою по синим жилистым икрам.

Грозный истомно жмурился и потягивался.

— Выше, Федюшенька. Эвона, к поясу. Не торопясь. Перстом почеши.

Нисходило тихое забытье…

— Перстом, Евдокиюшка. Выше, эвона, к поясу…

И чудилось уже шёлковое шуршание сарафана, плотно облегающего упругие груди, и трепетное дыханье, и кружил уже голову горячим хмелем зовущий взгляд синих глаз.

— Прочь!

— Яз тут, государь! Федюшка твой.

— Прочь!

Опричник вскакивал и уходил.

Царь тотчас же поднимался за ним и искоса поглядывал через оконце на терем снохи.

«Дрыхнет! — зло думалось о старшем сыне. — А либо в подземелье с бабами тешится, блудник!»

* * *

Наконец Иоанн нашёл выход. В одну из бессонных ночей он позвал к себе Малюту и без обиняков огорошил его вопросом:

— Ежели церковь расторгнет брачные узы — брак тот брак аль не брак?

Скуратов пытливо взглянул на царя и, догадавшись, какой ответ угоден ему, уверенно тряхнул головой:

— Брак той не брак!

Обняв опричника, Грозный смущённо потупился.

— Давненько яз Ивашу не видывал.

— Кликнуть, преславной?

— Не надо! Пускай тешится с бабой своей!

Для Скуратова всё стало ясно.

— Что ему в бабе той? Мы ему иных многих доставим, а жёнушка пускай поотдохнет.

И решительно направился к выходу.

— Сказываю, не надо!

— Не за царевичем яз, государь, — за протопопом. И ушёл, приказав сенным дозорным немедленно позвать в опочивальню Евстафия.

Протопоп, выслушав Иоанна, беспомощно свесил голову.

— Не можно… То противно канонам, преславной.

— А коли яз, государь, волю расторгнуть?

— Не можно… Свободи от гре…

Его прервал свирепый окрик:

— Твори!

Иоанн замахнулся посохом на затаившего дыханье духовника.

Вошедший Малюта взял с аналоя кипарисовый крест.

— Твори!

Протопоп склонился перед киотом. Царь умилённо закатил глаза:

— Вот и без греха ныне буду любить её!

И позвал к себе царевича Ивана.

Давно уже не было такого веселья на особном дворе. Все были подняты на ноги: и скоморохи, и песенники, и волынщики.

Царь не отходил ни на шаг от старшего сына и усиленно подпаивал его.

Перед всенощной к пирующим пришёл Грязной и, подсев к царевичу, что-то шепнул ему с таинственной улыбочкой на ухо.