Иван Грозный

Говоря о своем, мягко говоря, странном сватовстве, царь Иван не ограничился оправданиями в незнании того, что Юхан жив, а перешел в наступление. Во всем, дескать, виноваты шведы, которые сами не могут разобраться, кто у них король: "...опрометываетеся, как бы гад, розными виды"; к тому же "много говорить о том не надобеть: жена твоя у тебя, нехто ее хватает (никто ее не хватает. - В. К.)". Отрицал Иван и что хотел взять принцессу в жены: он, оказывается, надеялся только выменять на нее Ливонию у ее брата Сигизмунда-Августа.

Был еще один пункт разногласий. Дипломатические сношения со Швецией традиционно осуществлялись через новгородских наместников. Это был след того времени, когда независимый "Господин Великий Новгород" самостоятельно заключал договоры со Швецией. Начиная с отца Эрика и Юхана Густава Вазы шведские короли пытались изменить это положение как унизительное для достоинства страны.

При Эрике XIV Иван IV в надежде заполучить принцессу Екатерину и вывести Швецию из числа противников в Ливонской войне пошел на прямые сношения со шведским королевским двором. Однако после переворота Юхана царь решил вернуться к традиционному протоколу. Юхан же добивался равноправия в отношениях.

Царь отвечал королю, что ему, отпрыску "мужичьего рода" (ведь его отец  - Густав Ваза - не прирожденный государь, а избранный король), "нелзя ровнятися с великими государи". Тем более что, как утверждал Иван IV, сноситься через новгородских наместников- достаточно почетно, не меньше, чем с независимым Новгородом:

"Ино тем ли Великий Новгород, отчина наша, честна была, что от нас откладна была, али тем ныне безчестна, что нас познали, своих государей?"

Поражает конец грамоты, в котором грозный царь переходит уже к брани, находящейся на грани с площадной:

"А что писал еси к нам лаю (ругань; лаяти - ругать. - В. К.)... и нам, великим государем, и без лае к тебе писати нечево".

И далее:

"А ты, взяв собачей рот, захошь за посмех лаяти, ино то твое страдничье пригожство: тебе то честь, а нам, великим государем, с тобою и ссылатися безщестно... А с тобою перепаиваться, и на сем свете того горее и нет, и будет похошь перелаиватися, и ты себе найди такова ж страдника, каков еси сам страдник, да с ним перелаивайся".

"Ох мне скверному"

Для стиля царя Ивана характерна еще одна особенность: лаконизм, находящийся как будто в противоречии с длиной многих его произведений. Дело в том, что лаконичен он не всегда, но в лучших местах умеет одной фразой выразить сложную мысль или создать яркую, живую картину жизни. Вот, например, его послание в Кирилло-Белозерский монастырь. В нем царь выступает поборником чистоты монашеских нравов, "крепости" монастырской жизни. Приводит он много отрицательных примеров. Один из них - Звенигородский Савво-Сторожевский монастырь:

"А на Сторожех до чего допили! Тово и затворити монастыря некому, по трапезе трава растет".

Можно представить себе, сколько потребовалось бы слов менее талантливому литератору, чтобы рассказать, как из-за пьянства убавилось число монахов, как пренебрежительно они относятся к иноческому житию и даже не сходятся к общей трапезе и молитве в трапезной церкви... Все это лишнее: одна фраза дает лучшее представление о пьяной обители, чем подробный рассказ.

Послание в Кирилло-Белозерский монастырь - одно из лучших произведений царя. Через три с половиной века оно снова вошло в историю отечественной словесности: в пьесе М.А. Булгакова "Иван Васильевич" реальный Иван Грозный диктует дьяку именно это послание.