Иван Грозный

«Э-эх, как завяжется попутный ветерок, да как наберут гребцы весла на карбас, да наладят косые паруса, вместо прямых, тяжелых, несподручных парусов, зарочат-закрепят шкот и дадут по воле и прихоти ветра бежать карбаску по широкому, неоглядному морю, так все на свете забудешь, легко, прохладно станет — будто не по воде плывешь, а летишь по воздуху, на ковре-самолете… Весело смотрится тогда и на море, по которому гуляют белые пенистые волны: пускай брызжут за борт, пускай сильным броском обольют грудь и заслепят глаза — не страшно. Все свое! Свое море, свое небо, свои труды! Не страшится мореходец-помор плыть в ветреную темень, когда небо сплошь покрыто бегущими облаками — «свинками-ветрянами», как зовет их народ. Не пугает черная даль небосклона, авось опять рассветет и ветры охлябнут… Накренившись набок, мчится карбас, разрезая волны в бешеной скачке над пучиной… А как приятно проплывать мимо крохотных гранитных островков… Увидишь на них и медведя, сосущего лакомую ягоду, и целые стаи крикливых, докучливых чаек, робких уток, ныряющих в воду и долго не высовывающихся при приближении карбаса…»

— Ах, Кирилка, как хорошо у нас!

— Ах, Ерофейка, истинную правду изрекаешь! Наше счастье с тобой, што государь междоусобь истребил, а то и не вернуться бы нам из московских земель к себе на Север…

— Верно и то, Кирилка. Вона мужики што говорят: «Туго нам с новыми хозяевами, с помещиками, да только головы мы ныне не режем друг дружке, как то было при князьях… Бары ссорились, а с холопов головы летели». Старики такие страсти Господни рассказывают о междоусобице удельной: уж на што я не труслив, и то уши зажимаю… Ни одной ночи спокойно не спали, говорят старцы… все пашни со злобы конским копытом вытаптывали князюшки друг у друга… Впустую ратаи[111] робили… А ныне того уже не будет. Ныне всякому зерну своя борозда. Засевай пашню спокойно. Другой князек напасть на суседа рад бы душой, да хлеб ишь ныне на земле государевой… на земле царства русского… Защита есть! Благо. Благо, Кирилка. А все же я добьюсь, штоб наших на корабли посажали атаманами… Добьюсь! Мы тоже сумеем с разбойниками драться!

— Дай облобызаю тебя, друже… Ну, ну, оботри усищи.

Беспрозванный обнял Окуня и поцеловал:

— У ты, лешак, уж как я полюбил тебя…

— Полно! Чай, я не баба! Давай-ка лучше споем песню. Продуй горло да затягивай. Экий ты, дрыгало! Сиди смирно. Ну же, запевай… В монастыре пел, а тут не можешь.

Беспрозванный обтер рукавом усы, бороду, откашлялся и низким голосом затянул:

У сыра дуба скрипучева
Нет ни корня, ни отросточка,
Мне ль, бродяге, сиротинушке,
Не искать себе друга доброго…
В море вольном, на просторушке,
Нам ходить бы с ним, песни петь вдвоем…

И только Ерофей стал подтягивать тоненьким голоском Беспрозванному, как раздался сильный конский топот. Оглянулись и сквозь деревья увидели скачущих прямо к берегу всадников.

— Гляди-ка, Окунь, все черные, будто демоны, — в страхе прошептал Кирилл.

— Вижу, — пролепетал Ерофей. — Как огнем меня охватило.

Впереди всадников на громадном коне скакал человек в черном шлеме и в каком-то черном одеянии — не то кафтан, не то ряса. Присмотревшись, холмогорцы узнали царя Ивана Васильевича. Тут только заметили они, что у всадников, провожавших царя, на каждом седле висели собачья оскаленная голова и метла.

Царь остановил коня около холмогорских мореходов. Оба они вскочили и, став на колени, стукнулись лбом о землю. Лежа таким образом, они услыхали над собой насмешливый голос царя:

— Видать, бродяги! От приставов укрылись, а от царя не упрячешься… Эй… Эй вы, голуби, вставайте да ответ держите: чьи вы и отколь пожаловали, да и куда путь держите?

Окунь и Беспрозванный поднялись на ноги.

— Мореходы мы с Поморья, великий осударь наш, батюшка… С Керстеном-атаманом ходили мы в аглицкую землю.

— Глядите, какие забавники! — рассмеялся царь, указывая на холмогорцев. — Слыхал о вас… Похвальные речи сказывал тот Керстен… Что же вы молвите о Керстене-атамане?

Окунь и Беспрозванный замялись, переглянулись.

— Ну, не тяните… Сказывайте! Смелее. Иной раз холопья робость и не похвальна… Не лезь впереди старшего, но и не молчи, коль то на пользу государю.

Заговорил Беспрозванный, взлохматив пятерней свою бороду. Расхрабрился.

— Великий осударь! — громко и смело воскликнул он. — Господь Бог не забыл наш народ. Да мы сами себя забываем.

Ерофей Окунь чуть-чуть не крикнул: «Не надо нам Керстена!» Он с трудом подавлял свое волнение. Беспрозванный сердито покосился на него.

— И наша копеечка не щербата, батюшка Иван Васильевич, — продолжал Беспрозванный. — Обошлись бы мы и своею силою, без иноземца… Немало наших мореходцев бороздят великое Ледовитое море и обходят землю округ всего северного края земли — и Лапландию, и Свейскую землю, и Норвегию… Да на плохих, неоснащенных суденышках… Без страха, с молитвою побеждают поморцы в окияне бури, и льды… и ветры, и зверя морского…