Иван Грозный

Громкие, резкие крики птиц огласили воздух, сливаясь в пестрый, нестройный хор, заглушавший даже рокот морских волн.

Порой на взмыленных гребнях моря вдруг показывалась круглая, облизанная водою голова тюленя, и снова тонула она в мрачной морской пучине.

Андрей пустил вдогонку какой-то птице стрелу. Промахнулся.

Темные громады скал высились вдали, словно вылезшие со дна морского сказочные горбуны. Вылезли и, опустив головы на колени, сели у самой воды, задремав.

До позднего вечера объезжали на конях Андрей с сыном этот берег, и чем больше знакомились они с местностью, тем сильнее она начинала им нравиться.

— Вот уж истинно, — широко разведя руками, воскликнул Андрей, — небо — престол, земля — подножие Господа! Гляди, Митька, на все и учись. Знай, малец: красна птица перьями, а человек ученьем. Сидел бы ты дома и не видал бы ничего, и дум новых у тебя в голове не явилось бы. Голова на одном месте застаивается. Так ли я говорю?!

— Не ведаю, батюшка, — стало быть, так, коли ты говоришь.

— То-то! — рассмеялся отец.

На обратном пути в Новохолмогорск Андрей рассказал о том, что он слышал некогда в Англии о путешествиях англичан в здешние места.

Тридцать лет тому назад из Англии в ясный весенний день вышли в плавание три корабля под начальством Хью Уиллоуби. И подошли они к Ледовому океану. Вскоре страшная буря разбросала по морю утлые парусные суда их. И потеряли они друг друга из виду. И только один корабль, ведомый кормчим Ричардом Ченслером, в августе прибыл в устье Двины-реки. Ченслер поселился в Холмогоpax, а потом — в Москве.

— Куда же делись другие корабли?! — спросил Дмитрий.

— Господь не удостоил их прибыть в нашу землю. Причины того нам не дано знать. Одно известно: затерло их льдами. Замерзли они, не пробившись через море к нам… От судьбы не уйдешь. Всякая вещь о двух концах. На то уж люди идут ныне. Или пан, или пропал. На всех морях суета идет. Таков наш век. Вот тоже на службе у нашего государя Ивана Васильевича был один дацкий человек. Звали его Керстен Роде. Все было ничего. Служил царю праведно. И вот однажды поймали его на море дацкие королевские люди и в цепи заковали. Государь батюшка выкуп за него давал королю большущий — не отпустили. Так и скончался он в темнице. А уж как стремился он в моря-окияны! Вольный был, словно птица, человек! Не вынес тесноты!.. Сгиб!

Андрей снял шапку, перекрестился:

— Царство ему небесное! Помолись о нем и ты, — хоть не нашей веры был он, чужеземец, а честно послужил нашему царству. Без кривды.

Перекрестился и Дмитрий. Немного подумав, спросил:

— Хорошо ли молиться о людях не нашей веры? Не грех ли?

— Молимся мы с тобой не за дацкого, а за доброго человека. Добрых людей никакая вера не портит, а они ее украшают, — ответил Андрей. — На то не смотри. Видал я темных язычников, да душой они бывали чище христианина. В Эстонии я видел их, у Западного моря.

В одной деревеньке Андрею с сыном пришлось встретиться с толпой соловецких монахов. Их вел в Новохолмогорск на работу старец Гавриил. Он рассказал Андрею о том, как он встретился в Москве с царем, как был вызван в царские палаты и как просил царя послать людей к Студеному морю.

— Государь батюшка внял мне, а ежели это так, повинен и я служить государю верно. Соловецкие мужи будут помогать вам, — проговорил Гавриил.

Андрей улыбнулся.

— Государя надоумил не ты, старче, а сам Господь… Еще в стародавние времена батюшка Иван Васильевич говорил воеводам о том море, да и корабли в Вологде строили, чтоб плавать по тому морю.

— Полно тебе петушиться! — недовольным голосом возразил Гавриил. — В прежние времена государь не жаловал своим вниманием наших пустынножителей. Да и в опале их держал. А теперь жалует — наши острова понадобятся ему. Мореходов знатных мы дадим ему. О том государь батюшка мне и сказывал.

— Будь по-твоему! — примирительно произнес Андрей. — Мореходы здесь хорошие. Знавал я их раньше. Окунем одного звали, другого Беспрозванным.

— Это наши. Знаю и я их! Бравые дяди, — весело произнес Гавриил.

На этом и разошлись в разные стороны.

— Слава Богу! — засмеялся Андрей, отъехав от деревеньки. — Соловецкие монахи покорились… После того как митрополита Филиппа заточил государь в монастырь, стали было они артачиться, чуждаться Москвы, а теперь, видишь, образумились… Добро и на том.

С насмешливой улыбкой он продолжал:

— Хотели с Москвою спорить!..

Андрей с особою гордостью произнес слово «Москва».

Хотя уж и не так много он жил на свете, ему пришлось все же видеть множество вельможных, великих и малых людей, множество городов и уездов, пытавшихся идти против Москвы, несогласных ей подчиниться, и, однако, рано или поздно все преклонились перед ней. И теперь для него не было особою новостью услышать о покорности Соловецкого монастыря.

— Так и должно быть! — громким восклицанием закончил он свои размышления о Москве.

XIII