Иван Грозный

— Я — литвин. Народ наш хотел еще до короля Стефана, чтобы ваш царь сидел у нас королем. Не знаю — почему того не случилось. Иль потому, что вера разная? Но ведь тяжко и нам самим под Люблинской унией. Литовские паны пострадали от унии… Они и ныне не отстают от мысли, чтоб отложиться от Польши.

Игнатий сказал в ответ:

— На Руси много разных вер, есть даже язычники и магометане, а защищать ее идут все вместе, заодно… Ваш народ — христиане… Не могло то послужить помехой. Не верю тому я. Из-за Ливонской земли то несогласие.

— Вот и наша хозяйка, пани София, не одобряла войны. Отец ее был литвин. Не хотела она давать и людей на войну, да пригрозили ей. Польский начальник Замойский не ладил всю войну с литовским начальником Радзивиллом… Это все знают, загордились паны — глядеть тошно! Под Великими Луками Замойский едва не подрался с Радзивиллом…

Солнце играло с потоками бурлящей воды у колес мельницы. Синие стрекозы кружились над водяною пылью омута. Стрекотали кузнечики. Небо синее, ни одного облачка. Над ближней рощей низко парил орел.

Подойдя ближе к Игнатию, мельник прошептал:

— Тебе бежать надо, вот что. От нас и погони не будет. Пани София добрая… Она жалеет вашего брата. У нас бегали. Леса кругом дремучие.

Хвостов посмотрел недоверчиво на мельника. Он сам день и ночь думает о том же. Мельник будто угадал его мысли.

— Как это сделать? — наивно спросил Игнатий.

— Тебе нетрудно, если ты знаешь наш язык. А коней у нас немало. Пасутся они вот тут за мельницей. Мы поможем тебе. Мне жаль тебя: парень ты молодой, красивый, видать, грамотный. Не к лицу тебе холопом быть да пленником.

Игнатий промолчал.

— Ты и не задумывайся. Теперь, после победы, у нас стало просто. Паны пируют и Богу молятся. Подожди, когда у нас пир будет, да и беги…

Вечером Игнатий предстал перед пани Каменской в ее комнате, украшенной картинами и древним оружием.

Она была в воздушном белом платье, покрытом серебристыми блестками. На голове сияла диадема из бриллиантов. На руках сверкали перстни. Игнатий подумал: для того чтобы показать отцовский ларец, она слишком нарядно одета.

Ларец стоял на столе. Игнатий внимательно осмотрел его. Сказал, что позолотить ларец не представляет особого труда, и объяснил ей, что для этого нужно.

Она с рассеянной улыбкой слушала его. Ему показалось, будто она думает о чем-то другом. Действительно. Вдруг она спросила его — женат ли он, а если не женат, не осталось ли у него в Московии невесты.

Он ответил, что ни жены, ни невесты у него нет.

В эту минуту на его лицо легли красные предзакатные лучи через открытый балкон. Он невольно закрыл лицо рукой и вдруг почувствовал, как за шею обхватила его пани София и звонко поцеловала в лоб.

Он остолбенел, растерялся от стыда.

Она только захохотала, взяла его за руку и увлекла в соседнюю комнату. Здесь, на столе, сверкал хрусталь, в чашах дымилось теплое красное вино, множество всяких яств покрывало скатерть, расшитую турецкими золотистыми узорами.

Игнатий был ошеломлен роскошью обстановки, одурманен густым ароматным воздухом, вливавшимся сюда сквозь окна, и совершенно сбит с толку внезапными ласками этой незнакомой ему женщины, его теперешней властительницы.

Она приказала ему сесть за стол. Она приказала ему выпить с ней вина. Он робко подчинялся. Слегка охмелев, он не противился ее новому объятию и бесчисленным поцелуям. Но, опомнившись, oн вскочил со скамьи, низко поклонился.

— Прости, пани!.. Отпусти меня, ради Бога!

Ее лицо стало сердитым. Она топнула ногой.

— Садись! — крикнула она с таким грозным видом, что Игнатий сразу опустился на скамью. — Я головой своей отвечаю перед королем за тебя.

Вдруг с хохотом она стиснула его в своих объятьях.

— Пей вино! Пей! Ты мой холоп, раб!

Она поднесла ему большую серебряную чашу с вином; такую же выпила и сама.

— Я люблю русских! Хорошие они… и ты хороший! — хмельным, смеющимся голосом сказала она. — Храбрые! Я люблю смелых.

В голове Игнатия все смешалось: «Анна», «Курбский», «Царь Иван»… Все закружилось хороводом, и стало как-то радостно на душе… «Вернусь, вернусь, Анна!»

— Игнатий… Игнатий… ты — мой раб!.. И я твоя!.. раба!.. — совершенно охмелев, шептала ему в ухо пани София.

Что было дальше, наутро Игнатий с трудом вспоминал, а припомнив, тяжело вздыхал, мысленно прося прощенья у Бога.

IV

Тончайшими зелеными нитями проник лунный свет в опочивальню царицы Марии. Пахнет греческими благовониями и разомлевшими в тепле за день цветами.

Перед образами слабый огонек лампады.

Царица Мария лежит в постели, под одеялом.