Иван Грозный

Вечером ее заставили плясать… Чтобы не злить страшного Генриха, она плясала, по-московски, с каким-то хмельным рыцарем… Она нарочно прикинулась веселой, беспечной. Лихо притопывала каблуками и кружилась. Полуодетые, растрепанные, бесстыжие женщины пили вино с пьяными рыцарями, садились к ним на колени и хохотали, глядя на Парашу… Она улучила удобную минуту и убежала к себе в комнату; за ней вслед прокрался этот безумный Колленбах. Ворвался… Пришлось вскочить на стол и выбить ногой из его рук проклятую шпагу. Тогда он стал умолять, стоя на колене, чтобы она подарила его лаской. И вот она закричала… Спасибо пастору!..

* * *

Глубокою ночью, в непроглядной темени, подходило московское войско к Ивангороду. Черной ленте его, казалось, и конца не будет. Андрейка часто поворачивал своего коня и с любопытством смотрел вдаль на белую равнину, чтобы увидеть — где же войску конец? Но из снежной мглы, будто сказочные витязи из морской пучины, вылезали все новые толпы воинов, кони, розвальни и туры.

Нехотя, через силу тащили лошади за собою нагруженные добычею сани. В морозном воздухе гулко разносился по полям скрип пользьев, топот и фырканье коней, людские голоса. Все чувствовали усталость после продолжительного перехода от Дерпта до Ивангорода. Тянуло на отдых, к настоящему доброму сну. Надоело уже зябнуть в снегах и питаться сушеной рыбой да хлебом.

Рядом с Андрейкой верхом ехал Мелентий. Впереди — дворянин Кусков, а еще впереди — Василий Грязной. У него болели зубы. Он обвязал щеку тряпкой, съежился и всю дорогу потихоньку стонал. Андрейка натер себе ногу сапогом, нога ныла. Мелентий исподтишка смеялся и над Грязным и над Андрейкой:

— Дьячки вы, пономари, а не воины.

— Полно потешаться… Не услыхал бы!

— Гляди, башка, он весь в ворот ушел и носа не видать… А ведь и войны-то путем не было — одна потеха… Попужали народ — и все тут. Нет! Кабы я царем был — спуску не дал бы, так бы до самого моря напролом…

От воевод приказ: приблизиться к Ивангороду тихо, без дудок и набатов, чтобы не пугать народ. Когда проходили Псковскую землю, пошумели, погалдели, повеселились, а в монастырях и вина попили. Как говорится, и у отца Власия борода в масле. Монастырские погреба — прибежище неиссякаемое. Да и сами чернецы Богу не даром молятся. Псковские колокола до сих пор в ушах звенят. Царек Шиг-Алей таким охочим до церковных служб оказался — прямо измучил всех. Ни одной церкви не пропустит, чтоб войско не остановить. Царь Иван хоть кого святым сделает! Его боятся, как оказалось, не только в Московском царстве, но и в Ливонии. При одном его имени трепещут немецкие бюргеры. Детей им пугают…

Ивангород уже стал виден, и Нарва тоже. В Нарве огней больше — богаче она.

Ертоул уже давно в Ивангороде — ночлег готовит войску и еду.

— Эй, пушкарь, слезай с пушки! Довольно спать! К немцам приехали!

— Вылезай, кот, из печурки — надо онучи сушить!

— Полно вам галдеть! — недовольно проговорил заспанный пушкарь, вылезая из-под рогожи.

— Чего галдеть!.. Ивангород!.. Гляди!.. Вон там!

Вот уже плетни, валы, избенки сторожей… Из сугробов выглядывают бревенчатые церковушки, дома, овины, а над ними громадной темной глыбой нависла каменная крепость. Лошади, почуяв жилье, оживились, зафыркали… Люди слезли с розвальней, пошли пешком… Все встрепенулось, все возрадовалось… близок ночлег!

IX

Ливонское рыцарство тринадцатого марта съехалось в городе Вольмаре, в ста верстах на северо-запад от Риги.

Много свечей сгорело, много гневных речей прозвучало под каменными сводами мрачного Вольмарского замка.

Магистр Фюрстенберг, морщинистый, усталый, старческим голосом напомнил рыцарям о славном прошлом ордена. Он настаивал на том, чтобы все военные силы собрать воедино и двинуть к границам ливонским. Он говорил, что спор между орденом и Москвою можно разрешить только в открытой войне.

Депутаты Риги, Дерпта и других городов не разделяли взгляда магистра.

— Если такой смелый государь, как Густав шведский, не смог одолеть московита, то где же нам отважиться на войну, — заявил один из представителей Риги. — Не лучше ли заключить мир с Москвою?

Посол Риги прямо объявил, что Рига не считает себя обязанной защищать других, разбрасывать свои силы по Ливонии. Рига и другие приморские города могут защитить себя своими стенами, имея возможность всегда получать с моря продовольствие и оружие. Рига выдержит напор русских, а остальные города — каждый пусть защищается как умеет.

Ревельские послы тоже требовали заключения мира с Москвой.

Но… мир требовал денег!

На столе чрезвычайного орденского ландтага лежало письмо царька Шиг-Алея.

Шестьдесят тысяч талеров!

Каждый рыцарь почитал высокою доблестью, величайшей христианской добродетелью поношение восточного варвара — московского царя. Имя язычника-московита не раз упоминалось с презрением.

Провинциальные магистры, духовенство и все дворянство, ругая Ивана и московитов, превозносили свои добродетели, свое собственное, якобы недосягаемое благородство.

Всем хотелось мира, но никому не хотелось денег давать.