Иван Грозный и Девлет-Гирей

Казалось бы, принесенная весть должна была всерьез встревожить Ивана и его советников. Однако реакция царя выглядит какой-то странной, двойственной. С одной стороны, он отправляет в низовья Днепра сына боярского Н. А. Карпова «ко князю Дмитрею Ивановичю… и к головам Игнатию Заболоцкому, Ширяю Кобякову, Диаку Ржевскому, Ондрею Щепотеву с своим жалованием з золотыми». Царь таким образом одобрил действия князя, наградив его, но вместе с тем Карпову было наказано передать Вишневецкому вместе с Заболоцким немедленно ехать в Москву, оставив в низовьях Днепра «в коем месте пригоже» голов Ш. Кобякова, Д. Ржевского и А. Щепотева, «а с ними детей боярьскых немного да стрелцов», а также Д. Чулкова и Ю. Булгакова с казаками «промышляти» над крымцами^{143}. Почему в преддверии готовящегося большого похода крымцев Иван отозвал Вишневецкого, которого он только что наградил, в свою столицу? Связано ли это с тем, что он не вполне доверял князю? Во всяком елучае, так можно истолковать его слова в наказе посланному в Литву Р.В. Алферьеву. Ему было приказано так ответить на слова о том, что де Вишневецкий известен своей переменчивым нравом («неодного Вишневецкой израдил»): «Государь наш верит всякого человека душе: целовал князь Дмитрей крест, что ему служити государю нашему правдою и неотступну от него бытии никуды и до своего живота, и через тое правду что сделает, то ведает его душа»^{144}. Или же Иван решил не раздражать Сигизмунда, и без того обеспокоенного тем, что Девлет-Гирей обвинял его в попустительстве набегам подчинявшихся Вишневецкому казаков на крымские улусы?

Может, царь рассчитывал отзывом князя поспособствовать привлечению на свою сторону в противостоянии с Крымом враждебно настроенного по отношению к Москве и к нему, русскому государю, великого литовского князя? Кто знает — сегодня трудно разобраться в хитросплетениях дипломатических и придворных интриг того отстоящего от нас на четыре с половиной столетия времени.

Так или иначе, энергичный и решительный Вишневецкий, знаток степной войны, был отозван с частью людей в Москву. Очевидно, что оставленные фактически без конницы, по существу с одними лишь стрельцами и казаками, Ш. Кобяков и Д. Ржевский не могли теперь вести активные действия в степи и могли лишь обороняться в занятом Ислам-Кермене.

С другой стороны, разрядные записи отмечают смену всего командного состава береговой рати. Что примечательно, на смену родовитому, но недостаточно опытному князю И.Д. Вельскому, который должен был возглавить рать по предварительному расписанию, пришел менее знатный, но более знающий князь М.И. Воротынский. Обращает на себя внимание и тот факт, что новая роспись, судя по всему, составлялась в спешке, а иначе почему предыдущая обошлась без местнических споров, а новая — нет? И это при том, что Иван однозначно заявил: «Ведаем мы и сами своих холопей, на свою службу посылаем, где кому пригоже быть, а те полки давно приговорены посылати без мест», пригрозив ослушникам «великой опалой»!^{145}

Так или иначе, но лето и осень прошли в напряженном ожидании новых вестей с юга, а их так и не появилось. Дев лет-Гирей и откочевавшие к нему отдельные ногайские улусы продолжали отсиживаться в Крыму, не пытаясь выйти оттуда и атаковать русские рубежи. Лишь отдельные небольшие татарские отряды на свой страх и риск пыталась сходить за ясырем, но, видимо, без особого успеха. Во всяком случае, в июле с Волги в Москву писали, что два татарских отряда, в 300 и 100 человек, приходили под Свияжск и на рыбаков «под Увеком», но были наголову побиты, а взятый ими полон — отбит^{146}. Сам же хан лишь с наступлением зимы решился-таки на организацию нашествия. 21 декабря 1558 г. в Москву «приехали» 4 перебежчика из Крыма, 2 татарина и 2 черкеса, которые сообщили, «…что царю крымскому пришли вести полныя, что царь и великий князь пошел на ливонские немцы со всеми людми; и он, умысля злое христианству…, отпустил войною сына своего царевича Магмет-Кирея…» с немалым войском, состоявшим из татар и ногаев.