Иван Грозный (Книга 1, Москва в походе)

- Простачков они вперед суют... На стене прятались за наших пленников. Уж што это за воины! - отставляя в сторону пустую чашу, пожал плечами Мелентий.

- Они норовят сунуть других за себя воевать, - сказал все тот же эст, доедая уху. - И в железо вечно прячутся... Своей крови боятся, на чужую не нарадуются.

- Стало быть, кони чужие, только кнут свой. Домовито, нечего сказать, - усмехнулся Андрейка.

- Наш брат все требует от себя, а они, видать, требуют от других... Герасим насмешливо причмокнул. - Не выйдет дело-то! Все можно требовать от других, токмо не этого... Тут своей воротяжкой работать надо.

- И-их, и каких только людей на свете нет! - вздохнул Мелентий. - Вот только не встречал я таких, чтоб кого-либо за себя есть просили... Всякая тварь норовит, чтоб в свой рот, а не в чужой...

- Зато бывает так: в свой - получше, а в чужой - похуже. Я на лед послов пошлю, а на мед сам пойду! Бывает!

Все охотно с этим согласились.

- Есть, есть такие-то и среди нашего брата... - презрительно сплюнул в сторону Герасим. - Што им мать-отчизна? Было бы самим всего вдоволь... Не товарищи они нам! Те же враги!

- Таких кистенем крестить, что только себе... - сказал, сдвинув брови, появившийся Кречет. - Это самые последние твари! Дармоеды! Чужеядцы!

Андрейка хмуро посмотрел в его сторону, ибо давно уж приметил, что именно он, Кречет, все норовит только для себя урвать: "уж кто бы говорил, только бы не ты!"

Разговор затянулся до полуночи.

Огонь в костре угасал. В безветренном воздухе синими струйками исходил дымок от тлеющих углей. Помолившись, ратники легли спать. Устроили на ночлег и эстов.

XI

В русском войске вошло в обыкновение: выйдя из шатра, после сна, смотреть в сторону Нарвы. В это солнечное весеннее утро страстной субботы ратники увидели множество людей, открыто стоявших на стенах крепости и размахивавших белыми знаменами.

Вслед за тем и на ивангородских колокольнях заколыхались такие же длинные белые полотнища.

Герасим и Андрейка рты разинули от удивления. Старый воин, оправлявший коня, молвил сурово:

- Мира просят, - и добавил: - уж не впервой... Да как им верить! Согласья нет у них. Кабы я был воеводою, силою взял бы мир. Тпру! Н-но!

Старый воин вскочил на коня, перекрестился и тихой поступью поехал к воеводскому двору.

Андрейка и Герасим переглянулись.

- Ужели мир?!

- Куды тут! Круто взяли! Не выпрямишь!..

- И я тож думаю. Попусту, что ль, мы их земли с нарядом объехали. Царь не ради забавы наготовил огненных орехов!

- Глянь, глянь, Андрейка! Через реку-то лодка с их стороны плывет... Люди, гляди! И все машут, машут... Чьи такие?

Парни отбежали от шалаша, приблизились к берегу. В лодке пятеро: четверо мужчин, одна женщина. В руке у нее шест, а на нем белое полотнище с крестом.

- Ого! Здорово! - весело вскрикнул Герасим и помчался по отлогому берегу вниз, туда, где должна была причалить лодка.

Со всех сторон из крепости по берегу бежали люди.

Окруженные ратниками, у крепостных ворот появились Куракин и Басманов. Они стали дожидаться нарвских послов у ворот.

Высокий, в дорогой серебряной кольчуге и красных сафьяновых сапогах, важный, сановитый, хмуро взглянул Куракин на послов.

Они назвались: Иоахим Крумгаузен и Арндт фон Деден.

Провожатыми их были два простых горожанина: купец Бертольд Вестерман, с ним девушка - его дочь Генриетта; другой - купец Вейсман.

Крумгаузен сказал:

- Бьем челом от имени всего города, чтоб государь нас пожаловал! Пусть государь возьмет нас на свое имя! Мы не стоим за нашего фогта. Он стрелял - мы не могли его унять. Он воровал на свою голову. Мы отстаем от мейстера и всей Ливонской земли. Мы хотим ехать к государю. Купец Вейсман останется заложником.

Андрейка и Герасим находились в толпе ратников, около воевод и послов.

- Добро, Яким, добро, Захар! - сказал Куракин, знавший ратманов и раньше, по Москве. - Обождите в воеводской избе, дело не простое - обсудим сообща, как тому быть надлежит.

Куракин приказал проводить немцев в воеводскую избу. Вестерману с дочерью воевода разрешил поместиться в доме наместника. Поставил около них стражу.

В пасхальную ночь буйно трезвонили колокола; народ толпами бродил по площади и по улицам; шепот, улыбки... Весенний воздух, гордость могуществом родного государства поднимали в людях бодрое, полное веры в победу настроение.

Никто не опасался теперь спокойно ходить на воле.

Воеводы строго-настрого запретили хмельное, а попы - греховное. Но как не согрешить? Конь о четырех ногах, да и тот спотыкается. И почему-то в святую ночь будто сам воздух наполнен соблазнами, да и девушки смотрят не как всегда. Иной раз кровь в голову ударяет от их ласкового взгляда. Хочется смеяться, хочется счастья! Казалось, сама земля дымится греховной, плотской радостью. Война - войной, а любовь... Никакая сила не одолеет ее!