Иван Грозный (Книга 1, Москва в походе)

Посланный Иваном Васильевичем для смотра "украинной" службы князь Енгалычев у многих за "худую службу" на засеках земельные оклады "убавливал", а в Еремеевской станице многим "прибавливал".

Один дворянин пожаловался Енгалычеву, что-де его брат службою равен, а получает больше, что он беден оттого. Енгалычев произвел следствие. Выяснилось: брат этого дворянина охраняет рубежи ревностнее, чем жалобщик.

Енгалычев заявил при всем станичном сходе:

- Великий государь Иван Васильевич не за бедность верстает дворян землею, а за доблесть в государевой службе. Бедняки пускай просят милостыню, а служилые люди добывают себе благоусердием. А коли ты еще пожалуешься, то мы вовсе спишем твою землю на государя.

Луна серебрила большое поле и рощу на холме. Герасим точил копье. Привязанные к частоколу кони дремали, низко опустив головы. Мягкая, темная, полуснежная ночь клонила и самого Герасима ко сну. В теплом стеганом тегиляе да в кольчуге поверх него - словно на пуховой постели.

Догорали последние сучья в костре. Граненый наконечник копья при вращении вспыхивал ярче огня - острее не наточишь! Пламя костра золотило сложенную из новеньких бревен сторожевую вышку. Наверху стояла Параша, дочь псковского стрельца. Высокая девушка в теплой, опушенной мехом шубке. Каждый раз, когда Герасим в карауле, она тайком от родителей привозит ему верхом на коне из пограничного стана вареное мясо, хлеб. Он мог бы и сам все это захватывать с собой, когда едет на сторожу, да... лучше пускай она привозит. Недалеко! Да на коне! Да притом же из ее рук вкуснее как-то.

Параша смотрела вдаль, где освещенная луной снежная равнина словно колышется, и словно не снег там, а волнистая поверхность большого-большого озера.

- Слезай, девка, не увидали бы! - позвал ее Герасим.

Да и она сама знает, что надо уходить, - женщине на стороже, да еще у караульного места, быть не полагается. С какою бы радостью она осталась здесь, чтобы быть около Герасима, слушать его сказки, пошевеливая копьем уголья в костре!

- Ты меня гонишь? - говорит она, чтобы оттянуть время.

- Полно, Паранька! Не притворяйся! Что вчерась отец твой говорил? "Лучше козу иметь на дворе, нежели дщерь. Коза по улицам ходит - млеко в дом приносит..."

- Перестань! - замахала на него руками Параша.

- "...а взрослая дщерь, - смеясь, продолжал Герасим, - если учнет часто из дому исходити, то великий срам и отцу, и матери, и всему роду принесет..."

- Видать, надоела я тебе! Вот и говоришь... и насмехаешься.

- Чего там! Отец бы не приметил. Стыдно мне! Он, как перо, летает... Не ждешь его, а он тут как тут. И тебе худо придется.

Параша опустилась по лесенке вниз. Положила руку на плечо Герасиму.

- С той поры, что у нас ты в стане и как узнала я тебя, мне все думается, будто от меня ты что-то скрываешь. Уж не женат ли ты?

- Христос с тобой! Уймись! Глупая ты, а еще псковская, городская... Ужель не видишь - время-то какое! Может, жив сегодня, а может, завтра меня и не будет... Во Пскове о войне токмо и разговор.

- Смотри, грешно тебе будет, коли неправду сказываешь! - вздохнула Параша. - И без войны мы тут сегодня живы, а завтра... один господь бог ведает, что с нами будет... Эк, чем удивил, парень! На берегах царства всегда так... И отцы наши так жили, и деды так жили... Грех роптать! В барской неволе - сам говоришь - куда хуже!

Герасим залюбовался высоко, мужественною стрелецкой дочерью. За ее бесстрашие, ловкость, набожность и спокойный ум и полюбил он ее. Еще в детстве, маленькой девочкой, по рассказам людей, она уже была в плену у польских воевод и слышала звон сабель над собою, когда ее отбивали и увозили на коне обратно в крепость... Параша и стреляла, и саблей рубилась, как стрельцы. Выросла в воинских таборах порубежья. А вместе с тем, у кого еще есть на свете такой нежный, закрадывающийся в самую душу голос? У кого есть такие честные, умные глаза? А эти белые, шелковые, такие ласковые руки!

Герасим вздохнул.

- Грех роптать, Параша, правда. Сегодня трава растет, а завтра и ее нет. Так говорят здесь. Помнишь, впервые ты ко мне сюда пришла, здесь кузнечики стрекотали, трава была, а теперь снег и стужа... И волки воют по ночам... и ветры пригинают колья в засеке, и о войне разговоры, а мы...

Опять усмешка на лице Параши.

- Когда цветок растет, а с ним играет солнце, думает ли он о снеге? Смешной ты! Не надо думать о том, чего нет, думай о том, что есть... У нас во Пскове да в Новгороде люди не такие... Жалобиться грех.

Герасим поднялся с бревна, на котором сидел, схватил копье. Прислушался. Почудился конский топот. Притаилась и Параша. Нет ничего! Померещилось.

- Ступай... Садись скорее на коня! - шепнул Герасим. - От беды!

Параша ежится, смотрит на него с улыбкой. Он должен ее обнять.

- Для нас нет снега, нет зимы, а батюшка с матушкой благословят нас... Знаю я, - прошептала она.

Заткнув за кушак полы шубки, девушка ловко вскочила на коня, хлестнула его и вскоре исчезла из глаз.

Герасим снял шапку, перекрестился, посмотрел на сигнальные шесты с пучками сена - в порядке ли они - и пошел к коню.