Иван Грозный (Книга 1, Москва в походе)

- Буде. Твой Андрей не токмо царем, но и хорошим пушкарем не бывал, да и, бог ведает, будет ли! Война покажет, гожусь ли я в пушкари. И не надо, Охима, - не стели, не мели, не ври, не плети. Хочу я быть дюжим литцом, а покедова - ягненок бесхвостый, вот кто я! И как обидно, коли убьют меня и умру я, не оставив после себя пребольшущей пушки.

- Оставишь! Оставишь! - утирая слезы, сказала Охима. - Пошто умирать? Не надо о том и говорить. А на войну я тебя не пущу!

- Пустишь. Я такой, как все. Не отстану от товарищей. Люди - Иван, и я - Иван, люди в воду - и я в воду, а тут война. Да штоб я остался в Москве и сидел бы в литейных ямах, а товарищи будут там воевать?! Нет, Охима, хоть и люблю я тебя, а от войны николи не отступлюсь. Штоб Андрей сидел тут супостатам в утеху? Николи!

В избу постучали.

Охима вскочила, оправилась, отворила дверь.

Вошел Иван Федоров.

Стряхнув с себя снежок, обтер ноги о половик. Помолился, вздохнул.

- Вашему сиденью! - приветствовал он.

- Добро пожаловать! - ответила Охима.

Пушкарь почтительно вскочил со скамьи. Иван Федоров сел. Стал расспрашивать Андрея о стрельбе из наряда у Калужской рогатки, о том, видел ли парень царя-батюшку.

Андрей рассказал о стрелянии и о том, как Телятьев погубил пушку и как царь Иван велел наградить его, Андрейку, пятьюдесятью ефимками... (О плетях умолчал, не желая срамить себя перед Охимой.)

С большим вниманием выслушал его Федоров, а потом, ласково улыбнувшись, сказал:

- Вижу я, парень ты смышленый, не пропадешь. Наш царь мудрый, но люди около него нехорошие. Соблазном его окружают. Ну, да бог поможет ему отгородиться от них.

Он завел беседу о войне, сказал, что и сам бы взял меч и лук и пошел бы к ливонскому рубежу, да царь его с Печатного двора не пускает.

- Как народ-то? Охоч ли до войны?

Андрейка ответил: нет ни одного человека при наряде и в Пушкарской слободе, чтоб боялся войны с Ливонией. Все наслышаны о том утеснении, что чинит немец русскому человеку: разоряет его церкви, мучает православных, не пускает заморские корабли, грабит московское добро на суше и даже землею владеет древнерусскою, а не своей.

- Коим голосом рявкает, - сказал усмехнувшись Андрейка, - таким и отрявкнется. Наш меч - их голова! Пришло, стало быть, такое время. И кто должен, тот повинен платить.

Иван Федоров остался доволен беседою с Андреем.

- Да благословит тя господь! - Поклонившись, дьякон вышел из горницы.

Охима во все время их разговора с любовью и гордостью следила за Андреем, а когда остались одни, она обняла его.

- Лучше тебя никого нет!

Только что она это сказала, как в избу вломился какой-то человек с двумя стрельцами.

Андрейка вскочил озадаченный. Сердце его затрепетало. Сразу догадался, что это пришли за ним. И когда ближе подвинулся к вошедшим, то узнал Василия Грязного. Это он пришел со стрельцами за ним, чтобы вести его на съезжую.

- Эге! - рассмеялся Грязной, глядя на Охиму. - Иль не вовремя? Так вот ты где, молодчик, скрываешься! Спасибо добрым людям, указали, а то бы мы тебя и не разыскали.

Охима поднялась, бледная, испуганная.

В отблеске сальной свечи сверкнули ястребиные глаза незнакомого ей человека.

- Пушкарь меток... ай, меток! Ай, меток! - с ехидной улыбкою качал головой Грязной, дерзко оглядывая Охиму.

- Провались! Чего зенки таращишь?

- У-у!.. Ты сердита! - Ястребиные глаза масляно заблестели.

Андрейка обнял Охиму, проворча:

- Полно! Не кручинься! Вернусь.

- Вернешься ли? - сказал со злой усмешкой на губах Грязной. Охима заплакала.

- Не реви, горлица! Царские плети не позорище для холопа, а награда. Ну, ты! Петух! Оторвись от своей клуши! Гей, ребята, веди его!

Стрельцы набросились было на Андрея, но он их отпихнул и сам быстро вышел из избы.

Охима заплакала, рванулась за ним, сбила с ног двух стрельцов.

Но... было поздно.

Андрей, стрельцы и Грязной - все потонуло во мраке.

Охима, ослабев от тоски и ужаса, прижалась к косяку двери. Было холодно, сыро и темно кругом. Ее трясло, как в лихорадке. Она не заметила в темноте, что рядом с ней, совсем рядом, притаившись за углом избы, стоял преследовавший ее чернец, который и привел сюда Василия Грязного.

Утром царь собрал в Большой палате бояр и воевод. Как всегда, бояре в хмурой робости, переминаясь с ноги на ногу, бросали исподлобья вопрошающие взгляды на царя: в духе ли? Все изучено: все складки и морщинки на лице Ивана Васильевича, и как держит руки, когда спокоен, и как сложены пальцы, коли сердит, и какой посох в руке... На все - приметы. В этот раз ничего дурного, предвещавшего гнев, не замечено. Опустился в кресло на возвышении мягко, не порывисто. После того с царского разрешения заняли свои места и бояре. Рядом с царем, пониже его, сел митрополит. С другой стороны - его младший брат Юрий Васильевич, тихий-тихий, болезненный юноша, а за ним князь Владимир Андреевич, беспокойным взглядом обводивший бояр.