Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня)

- Правда, государь!.. Не верь тому, что говорят о холопстве Стефана у панов... Нет! Они его боятся. Король на первом же сейме громко изрек: "Не в хлеву, но вольным человеком я родился, и было у меня, что есть и во что одеться, прежде чем прибыл я в вашу страну. Люблю мою свободу и храню ее в целости. Королем вашим я стал волею божией вами избранный, прибыл сюда вследствие ваших просьб и настояний, и вы сами возложили мне корону на голову. Поэтому я вам настоящий король, а не король, нарисованный на картинке. Хочу царствовать и приказывать, и не потерплю, чтобы кто-нибудь правил надо мною..."

- Стой! - еле переводя дыхание от волнения, произнес царь. - Так и сказал он?

- Точно, великий государь, так он и сказал в лицо панам...

- Говори дальше! Хорошие слова! Что еще он сказал?

- А еще он, словно бы и природный владыка, изрек: "будьте стражами вольности вашей - это дело доброе, но я не позволю вам стать хозяевами для меня и моих сенаторов. Храните вольность так, чтобы она не вылилась в своеволие". Вот и все, государь.

Царь сидел молча, с непонятною для Александра улыбкою. Затем, опять обратившись к архиепископу, спросил его тихо, вкрадчиво:

- А знаешь ли ты, что после смерти Жигимонда они хотели меня, либо царевича Феодора, посадить себе на престол?

- Доподлинно, государь. Оное всем ведомо. И ныне в Литве есть сторонники того же.

- Я сказал бы так же панам, как сказал им угорский князек. Здесь его сила. Жигимонд был слугою Рады. Не любил я его за то. Он цеплялся за изменников, подобных Курбскому, слушал их, стоял за них... Стефан - горд. Слыхал я: не особо жалует он их. Его не удивишь изменой: он сам перебежчик, сам - бродяга, сбежавший со своей родной земли. Норов их ему известен.

Немного подумав, царь спросил:

- А как ты полагаешь, святой отец, не поссорятся ли с ним паны, коли мы отстоим Псков? Не отстанут ли они от него, коли там счастье изменит ему?

- Паны ненадежны, верно, государь! Плохо быть их королем! Господь в своей неизреченной премудрости отвел чашу сию от уст твоих... Вместо радующего сердце вина, ты испил бы яд горечи и неправд. А коли Псков устоит, Стефан не уживется с панами... То надо предвидеть.

Иван с нетерпеньем перебил архиепископа:

- Тем более горько ему будет, ибо он не королевской крови правитель. Господь бог накажет его за дерзость! Престол государя должен занимать человек королевской крови. Паны сами почитают происхождение и кровь. Их высокомерие сильнее гордыни моих бояр.

- Истинно так, государь! - ответил архиепископ. - Не долго будет их любование лихостью угорского выскочки.

Иван Васильевич улыбнулся, недоверчиво покачав головою.

- Но не будет ли царству убытка от малоумности иного правителя королевской крови?.. И то бывает.

Царь насторожился, ждал ответа.

- При разумных и добрых советниках любой король может быть полезен своему королевству, - сказал Александр.

- Ты прав, святой отец. То и сам я вижу. Свейский король Иоанн, свергнувший своего брата Эрика с престола, великую силу обрел ныне... Не украшен сей король мудростью, но бороться нам стало с ним не под силу... Его воевода Делагард теснит нас от Варяжского моря... Свейское войско крепко стало в Эстляндии... Видим это. Ой, как видим!

Немного подумав, царь добавил:

- И надолго. Думается мне - нашему царству великая угроза настанет в будущих временах от Свейского королевства... Разъединил нас Иоанн с Данией... И в Польше его люди сильны. Свейский король со свой женой Екатериной Ягеллонкой держат руку Польши и Литвы... И впрямь умные советники окружают Иоанна... Счастье его... Да!

Тяжело вздохнув, царь вдруг поднялся, быстро распрощался с архиепископом Александром и торопливой походкой удалился во внутренние покои.

Но на другой день утром в Кремле, в Успенском соборе, митрополитом был отслужен молебен. После службы все воеводы перед иконой владимирской божьей матери дали царю клятву, что не сдадут Пскова.

Под вечер длинный караван с пушками и ядрами, с бочатами зелья, предводимый воеводами, выступил из Москвы в направлении ко Пскову.

Впереди всадников на громадном косматом коне ехал сам псковский большой воевода Иван Петрович Шуйский. Сверх кольчужной рубахи на груди у него сверкал золотом и драгоценными каменьями большой нагрудный крест, который перед самым выходом его из Москвы надел на него своими руками царь Иван.

Шуйский спокойно и с веселой улыбкой иногда оглядывал ехавших позади него всадников, в первых рядах которых были самые любимые его помощники: Василий Скопин-Шуйский, Иван Хворостинин и казацкий атаман Николай Черкасский.

На телегах в обозе около пушек и ядер сидели туго затянутые красными кушаками пушкари, перекидываясь шутками и прибаутками. Им было весело: они засиделись в Москве и теперь были довольны, что их снова посылают действовать.

Архиепископ ехал в закрытой повозке, окруженной верховыми чернецами. У каждого из них на поясе была сабля.

- Вот вам, угощайтесь! - осадив коня и поравнявшись со своими воеводами, сказал Шуйский. Он вынул из кожаной сумки медовые лепешки, раздал им. - На дорогу напекли.

И, тяжело вздохнув, добавил: