Иван Грозный — многоликий тиран?

Но, видно, такой уж день у меня неудачный выдался — мысль за мыслью набегала, тесня голову, одна другой хуже. Дошло до меня вдруг, что Федька Романов очень даже может быть наследником, далеко не последним в очереди. Ведь он был — племянником! Я о предсказании брата моего никогда не забывал, но как-то сроднился с мыслью, что мой сын на престол взойдет, и никого другого не рассматривал. Но ведь племянник — понятие широкое, дети князя Владимира Андреевича — они тоже племянниками Ивану приходятся, и дети братьев блаженной царицы Анастасии — тоже. Все следующее за нами с братом поколение в племянники попадало. То ни одного кандидата на престол не было, кроме будущих детей Ивана Молодого, а теперь с учетом обширности нашей родни от них в глазах зарябило.

Если по крови судить, то князь Владимир Андреевич и сын его ближе всех к трону стоят, с другой стороны, тот же Федька Романов, хоть и не кровный родственный, но на степень ближе. Если, не дай Бог, с Иваном что случится, то… Нет, об этом даже думать не хотелось!

Конечно, род наш обширен и чужаков на престол не допустит, но вот и бояре Колычевы еще совсем недавно славились крепкой и многочисленней родней, и где теперь они все? И близкие, и дальние? И не на одних Колычевых такой мор в последний год напал.

Один лишь человек мог Захарьиным-Романовым помешать — я. Если бы у меня сын родился. Мы с княгинюшкой об этом уж и мечтать перестали, чтобы души друг другу не травить, но у Захарьиных на этот счет свое мнение могло быть.

Вот тут мне в первый раз стало страшно. Не за себя — за нас с княгинюшкой.

* * *

Оглянулся я в страхе вокруг, окинул взглядом новым жизнь нашу слободную. Жизнь, в сущности, не очень поменялась после захвата Москвы и последующих побед Ивановых, люди поменялись. То есть все старые злодеи, Ивана окружавшие, были на месте, но и много новых появилось. К старым я уже привык, знал, чего от них ожидать можно, а вот новые внушали мне беспокойство. Новообращенные всегда отличаются избыточным рвением, поэтому от опричников последнего призыва я ожидал невиданных доселе злодейств.

Но даже на их фоне двое особенно выделялись — Григорий Лукьянович Скуратов да Васька Грязной. Появились совсем недавно ниоткуда, а уже огромную власть забрали, Иван их к себе каждый день призывал и к словам их прислушивался. С Васькой-то Грязным все было достаточно просто и ясно. Этот веселостью брал и неистощимостью в выдумке всяких потех. Прежние развлекатели — Федька Басманов да Афонька Вяземский — Ивану, как видно, несколько надоели и шутки их приелись, вот он и завел себе нового шута. А тот и рад стараться. Внешность имел самую располагающую: ражий светловолосый детина с открытой белозубой улыбкой и вечно смеющимися глазами, выпить мог ведро, не пьянея, а утром после сна краткого росой умоется — и опять молодец! Но при этом между всякими шутками-прибаутками нашептывал Ивану на ухо вещи серьезные, особливо часто клеветал на всех окружающих подряд. Я это сам слышал, не буду убеждать вас, что случайно, — нарочно подслушивал и не видел в этом никакого умаления своего достоинства, должен же я знать, что вокруг происходит и кто как на Ивана влиять пытается. Да, не прост был Грязной, совсем не прост!

Что уж говорить о Скуратове! Наружность его являла полную противоположность Васькиной, был он невысок ростом, но кряжист и чем-то напоминал дубовую колоду или плаху, к которой питал особое пристрастие. Лицо имел самое разбойничье: нос свеклой по форме и цвету, торчащие в стороны мясистые уши, низкий лоб, жесткие волосы, растущие почти от бровей, и сами брови такие лохматые, что прикрывали тусклые, никогда не мигающие глаза. Какое-то подобие улыбки на его лице я видел единственный раз при обстоятельствах, явно неподходящих, — на казни, но об этом я вам еще расскажу. И должность Скуратов занимал соответствующую — заведовал Разбойным приказом. Как ему удалось взлететь столь высоко за столь короткий срок, ума не приложу, вероятно, за счет того, что он раскрыл несколько заговоров среди опричников. Он вообще принялся порядок в опричнине наводить, каждого, независимо от положения и заслуг, держал под подозрением и до самых сокровенных тайн докапывался. Боялись его страшно и за лютость и рвение окрестили Малютой, все его так вскоре и стали звать, даже Иван, а Скуратов на это нимало не обижался или виду не показывал. Похоже, только я один из какого непонятного мне чувства продолжал величать его христианским именем — Григорий Лукьянович, да еще земские, посещавшие изредка Слободу, так уважительно к нему обращались, видно, недобрая слава о нем и до них дошла.