Иван Грозный. Подробная биография

Составители приказного отчета о диспуте придали речи царя более официальный характер: «Ты, Антоней, говорить хочешь и ты на то от папы прислан, а и сам еси поп и ты потому и говорить дерзаешь, а нам без рукоположенья митро-полича и всего освященного совету Собора не уметь говори-ти. Нам с вами не сойдетца в вере, наша вера христьянская из давных лет была себе, а римская церковь была себе».

Ссылка на то, что царь не дерзает говорить, не будучи попом, как Поссевино, и даже более того, не умеет говорить о священных предметах без «рукоположенья» и благословения митрополита и духовного собора, была не более чем дипломатическим ходом. Грозному надо было внушить папскому легату, что царские речи, как заявления частного лица, не имеют большого значения. Законную силу обретают лишь те его обязательства, которые имеют «митрополичье рукоположение», то есть утверждены митрополитом. В подлинных сочинениях Грозного мотивы такого рода отсутствуют.

Следует заметить, что официальные летописи более не велись и их заменой стали книги Посольского приказа. В посольском отчете словам царя был придан новый смысл. Государь говорит все с голоса митрополита, а следовательно, в его речах не может быть ничего еретического. Возможно, исправление потребовалось в связи с розыском о ереси епископа Давида, о чем будет сказано ниже. Вопреки утверждению официоза, Иван всю жизнь вел прения о вере без всяких рукоположении митрополита.

Беседуя с Поссевино, Грозный избегал касаться коренных расхождений между вероучениями католиков и православных, чтобы не было раздора и брани. Посол же уповал на обещание царя по поводу богословского диспута, который позволит выбрать веру. Иезуит настаивал на своем, и тогда Иван обратился к малым делам веры. Он стал задавать легату насмешливые вопросы: почему папа сечет бороду, почему носит крест ниже пояса, пристоен ли крест на туфле, почему папу носят в носилках во время торжественных шествий? «И папа не Христос, – говорил Иван, – а престол, на чем папу носят, не облак, а которые носят его – те не ангелы; папе Григорию не подобает Христу подобитись и сопрестольником ему быть».

«Менее всего, – замечает С.Ф. Платонов, – можно видеть в поведении царя наивность и простодушие; можно поспорить лишь о том, что в нем преобладало: расчетливое лукавство или свойственная Грозному склонность к шутке и издевательству».

Дальнейшие прения об апостолах и происхождении церквей приобрели нежелательный оборот. Грозный заявил, что православная церковь признает авторитет первых пап, но что последующие папы из-за дурной жизни утратили право на уважение. Сбросив маску, самодержец выразил свое отношение к латинству с полной определенностью:

«…который папа не по Христову ученью и не по апостольскому преданью почнет жити, и тот папа волк есть, а не пастырь!»

В ответ Поссевино допустил прозрачный намек на небезупречную жизнь самого государя.

Дерзость иезуита привела царя в ярость. Он вскочил с места и закричал: «Это какие-то деревенские люди на рынке научили тебя разговаривать со мной как с равным и как с деревенщиной!»

Диспут закончился скандалом. Антоний не оставил слова царя без ответа. Посол «престал говорити, коли-де уж папа волк, мне что уж и говорити».

Присутствующие думали, что государь прибьет Антония, а стоявшие подле трона люди (очевидно, дворовые сановники) грозили иезуиту, что его немедленно утопят в реке.

Однако вскоре Грозный успокоился и, отпуская посла, в знак милости погладил его рукой. Два дня спустя Поссевино был вторично приглашен во дворец, и Иван принес ему публичные извинения за то, что в пылу спора назвал папу волком и хищником.

Бояре передали послу предложение изложить в письменном виде расхождения между римской и православной верой. 3 марта Поссевино был приглашен на торжественное богослужение в Успенском соборе. По этому случаю на площади собралось до пяти тысяч жителей. Приставы получили приказ отвести Поссевино и его свиту в собор, где для посла было устроено почетное место. Но посол заупрямился, и тогда пристав Евстафий Пушкин «с товарыщи его поуняли… а Антоней начал сердитовати, а ждати государя не похотел, а хотел ехати себе на подворье».

Когда царю доложили о непригожем поведении легата, он остановился посреди площади и почесал в затылке, не зная, что делать. Потом он передал итальянцу приглашение подняться в палаты для переговоров с боярами.