Иван Грозный. Подробная биография

В «Сказании о мятеже» вмешательство Ивана IV всего заметнее сказалось на царских «речах», окрашенных личными переживаниями, а также в общей композиции рассказа.

Царь не дал переписчику возможности перебелить до конца лист Царственной книги и остановил его на полуслове. Не зная, куда включить «Сказание», Иван IV четырежды перемещал с места на место знак переноса.

Композиционные недостатки «Сказания о мятеже» напоминают аналогичные недостатки послания царя Андрею Курбскому. Их следует целиком отнести на счет некомпетентного, но властного вмешательства высокопоставленного публициста в летописную работу.

Последние исследования лицевых сводов позволили установить, что Синодальный список и Царственная книга являлись частями одной лицевой летописи и работа над ними велась разными артелями писцов и рисовальщиков почти одновременно.

Синодальный том насчитывал 626 листов и 1116 миниатюр. На переписку и иллюстрирование свода (без раскраски миниатюр) понадобился совсем короткий срок – примерно один год. Вероятно, столько же времени требовало изготовление Царственной книги, работа над которой проводилась почти одновременно и связана была с вторичной переделкой официальной летописи.

Приходится отказаться от обычных представлений о том, что Лицевой свод с изложением истории начала царствования Грозного был составлен в ходе двадцатилетней работы. Когда царь лично взялся за летописи и стал вносить в них исправления, колесо завертелось с бешеной скоростью. В распоряжении монарха были многочисленные артели, составленные из лучших писцов и рисовальщиков России.

Любое промедление в работе вызывало «прещение велико с яростю», как то было в случае с Великими Минеями в Новгороде (их переписывали «повелением самодержца»).

Никогда летописные работы в Москве не проводились в таких грандиозных масштабах и в такие сжатые сроки.

Правка двух томов – Синодального списка и Царственной книги, – по-видимому, проводилась также с минимальным интервалом.

Приписка к Синодальному списку была сделана сразу после 20 июля 1563 г., а приписка к Царственной книге, во всяком случае, ранее июля 1564 г.

Примирение Грозного с братом Владимиром в конце 1563 г. привело к тому, что главная тема приписок – боярский «мятеж» в пользу удельного князя – утратила злободневность. Интерес царя к летописанию, внезапно вспыхнувший, так же внезапно угас. Надобность в поправках к тексту свода исчезла после того, как Грозный выплеснул свои обличения по поводу боярской измены в обширном послании Курбскому, по объему превосходившем все приписки, вместе взятые, в сотни раз. Форма «крепкой заповеди», не стесненной никакими рамками (а летопись поневоле ставила определенные рамки автору приписок), пришлась по душе самодержцу. Едва ли не с этого времени царь при каждом новом кризисе изливал душу не в летописных заметках, а в посланиях недругам. Летописный жанр оказался вытеснен жанром эпистолярным.

В судьбе Грозного как писателя особую роль сыграло учреждение, бывшее крупнейшим центром образованности и культуры, а именно Посольский приказ. Руководитель приказа Висковатый поражал современников своей осведомленностью не только в делах текущей политики, но и в древней истории. Литовский вице-канцлер Остафий Волович, хорошо знавший печатника, писал: «Среди всех его (царя) советников не было лучшего, чем он, знатока давних событий» (И. Граля).

При Посольском приказе велись все летописные работы, получившие во второй половине XVI в. небывалый размах. Сам Грозный оказался втянут в эти литературные труды. Однако Посольский приказ был прежде всего дипломатическим ведомством.

Дипломатия была искони прерогативой монарха.

В юности участие Ивана в сношениях с иностранными державами носило формальный характер. В тридцать три года его дипломатические труды впервые соединились с литературным творчеством.

Первые следы такого творчества обнаруживаются в ответе царя литовским послам, составленном в декабре 1563 г. (Б.Н. Флоря). Объясняя причины войны в Ливонии, Грозный утверждал, что именно его предки отдали Ливонию рыцарям и разрешили им «обирать» архиепископа и магистра «по своему латинскому закону», но те «свой закон латынской порушили, в безбожную ересь отпали, ино на них от нашего повеленья огонь и меч пришел». Писатель-дипломат гневно обличал короля Сигизмунда II, который «с злобною яростью дышет ко всему християнству, а к нам гордостию и нелюбостию обнялся». Притязания короля на Ливонию Грозный объявляет ложными, что дает ему повод для нравоучения: «Всем государем годитца истинна говорить, а не ложно: светильник бо телу есть око, аще око темно будет, все тело всуе шествует, в стремнинах разбиваетца и погибает». Давая волю гневу, Иван продолжает: «А кто, имея очи, не видит, уши слыша, не разумеет, и тому как ведати?»

Приведенные пассажи попирали нормы дипломатического этикета. Но царь находил в них выход для своих как политических, так и литературных пристрастий. Помимо всего прочего, обращение к коронованным особам отвечало представлениям самодержца о собственном достоинстве.