Иван Грозный. Том II. Книга 2. Море (части 2-3). Книга 3. Невская твердыня

— Что ж теперича с нами-то, Сема, будет: лучше ли мужику от того станет иль еще хуже прежнего? — спросил Слепцова старичок-ватажник, когда хоронили царя в Архангельском соборе.

Семен вздохнул, покачал головою:

— Нашим солнцем был месяц, так он солнцем для нас и останется. Один царь умре, другой будет… Мой отец говорил мне: глуп мужик, за то его и бьют. От крепостной работы, от барщины нечего нам ждать добра…

— Стало быть, опять в лес?!

— А куда же? Не во дворец же поминки по государю справлять. Как ни плачь о царе, а все на цареву дыбу вздернут, коли к его верным слугам попадешь… Надо докудова терпеть. Обождем еще. Мужик терпелив до золу — ждет задору. Чую, братцы: скоро настанет и наше время, пойдем горою на бояр и дворян!

Повздыхали, почесали затылки ребята, да и направили обратно путь свой в Сокольничий бор.

В толпе богомольцев, окруживших Архангельский собор, стояла в сторонке, около оврага, в темной ферязи, почти совсем закрыв лицо, молодая красивая женщина. Она тайком целовала жемчужное ожерелье, украшенное крупным рубином. По щекам ее текли слезы.

Прислушиваясь к заунывному пенью монахов и монахинь, она тихо, про себя, читала молитву об упокоении блаженной памяти царя Ивана Васильевича.

Когда богослужение кончилось и закрыли царскую гробницу, она быстро пошла через Фроловские ворота на Красную площадь. Там ее дожидался возок, запряженный четверкою коней.

В возке сидели маленькая девочка и пожилая женщина.

— Заждалась, матушка?

— Бог спасет, доченька!.. Доброе дело поклониться праху государя, оказавшего нам столь великие милости…

Сидевшие верхом на конях возницы ударили кнутами по лошадям, и возок покатил прочь от Кремля к городской заставе…

Игнатий и Анна тоже были на похоронах.

Когда возвращались домой, Игнатий тихо сказал Анне:

— У меня еще и свое горе… Узнал я от одного игумена с Устюжны, что и меня Бог обездолил, и меня поверг Господь в скорбь… Игумен приехал на похороны царя.

Анна всполошилась:

— Что ты?! О чем ты говоришь?! Зачем ропщешь?

— Я вчера узнал… Умерла моя матушка… Хотел я повидать ее, да вот, видишь, поздно… скончалась.

— Но откуда же ты, милый, знаешь, что жива была твоя матушка?.. Ведь ты же не помнил ни отца, ни матери, да и не знал о них… ничего?

— Больно мне… Не спрашивай! Помолимся лучше вместе об ее упокоении. Об упокоении рабы Агриппины… Много горя видела она. В заточенье и скончалась.

Анна прослезилась, но больше не стала расспрашивать Игнатия.

Федор Иванович, вернувшись после погребения царя в свою палату, пожелал остаться один и отослал всех от себя. Долго сидел он в глубоком раздумье, глядя в столбец с завещанием отца.

Много было пролито им горячих, сыновних слез, многое множество поклонов было положено им перед гробницей покойного государя, — это как-то заполняло время, давало пищу душе, а теперь вдруг легла на нее неизъяснимая тяжесть. Как человек, придавленный тяжелой каменной глыбой, из-под которой, несмотря на страшные усилия, он не может выбраться, так тщетно боролся со своей смертельною тоскою царевич Федор.

Собравшись с последними силами, он крикнул:

— Тихон! Тишка!

В покои царевича вбежал худощавый, с испуганным безбровым и безусым лицом холоп. Он согнулся в глубоком, до самого пола, поклоне.

— Слушаю, батюшка государь.

Федор Иванович строго сдвинул брови:

— Есть там народ, в приемной палате?!

— Много, батюшка государь… Кричат, злятся, лезут в твои покои… Все бояре…

— Чего им?! — хмуро спросил Федор Иванович.

— Присягу несут тебе… Челом бить хотят…

Федор Иванович отвернулся. Вдруг ему в голову ударила мысль, которую он постоянно отгонял от себя: он — царь! Теперь он — российский владыка. Страшно!

Тяжело вздохнув, он тихо сказал:

— Позови Бориса Федоровича.

Оставшись один, Федор Иванович стал на колени и громко произнес, впившись испуганным взглядом в иконы:

— Помоги!.. Господи, дай сил, умудри, наставь меня!..

Услыхав шаги за дверью, Федор Иванович быстро поднялся с пола, вытянулся во весь рост. Стал ожидать.

Дверь отворилась и, мягко ступая, низко наклонив голову, в покои вошел Борис Годунов. Не разгибая спины, он остановился против Федора Ивановича.

— Слушаю, великий государь. Приказывай.

— Чего там толпится народ? — недовольно спросил Федор и, не дождавшись ответа, проговорил, сморщившись, с досадой: — Не было бы беды, коли и повременили бы…

Борис Годунов вскинул свою курчавую голову и громко, с каким-то диким неистовством, похожим на отчаянье, воскликнул:

— Помилуй, государь! Пожалей холопов своих!.. Пожалей беспастушную Русь! Ни единого часа она не может быть без венчанного владыки! Побойся греха!

Борис Годунов пал на колени:

— Страшись, государь! Пошатнется трон от промедления! Время сторожит каждый вздох наследника престола… Торопись. Выйди к ближним боярам. Пускай бьют челом в верности тебе и государыне. Они — холопы твои. Ты… ты… в страхе держи их… Заставь их…

— Молчи, Борис! — недовольно перебил его Федор.

Помолившись на икону, он отрывисто сказал: «Идем…» — поразив Бориса властным, необычайным для него голосом.

Проходя сводчатым коридором впереди Годунова, Федор Иванович негромко спросил: