Иван III — государь всея Руси. Книги 1,2,3

— Будь покоен, боярин, — ласково молвил Шемяка. — Дворецкий мой трапезу вам изготовит и коней ваших накормит…

Все заволновались в трапезной и встали из-за столов, когда дворецкий сообщил, что идет старая государыня. Шемяка, княгиня его и Иван Андреевич пошли встречать ее к самым дверям, которые растворили настежь. Постукивая посошком своим, вошла Софья Витовтовна в трапезную. Оба князя поклонились ей в пояс, а Кутузов и прочие бояре и воеводы кланялись, рукой касаясь земли.

— Будь здрава, государыня, — сказал Шемяка, а князь можайский добавил:

— Живи много лет.

— Будьте здравы и вы, — ответила Софья Витовтовна и, поцеловав княгиню, добавила: — И ты будь здрава, Софьюшка.

— К столу прошу тобя, государыня, — заговорили вместе Шемяка и княгиня его, — милости просим…

Но Софья Витовтовна, поблагодарив их, отказалась и остановилась посредине трапезной против Шемяки. Тихо вдруг стало в горнице, и никто не знает, что произойдет сейчас. Каменеет лицо у Софьи Витовтовны, и только глаза одни скорбно, но смело глядят прямо в лицо Димитрию Юрьевичу.

Бледен князь, губы у него чуть дрожат, брови резко сдвинуты, но не от злобы это, как обычно, а от волнения.

Несколько мгновений малых молчат они, стоя друг против друга, а для всех нестерпимо долгим кажется это молчание. Но вот, наконец, выпрямившись, Димитрий Юрьевич заговорил громко:

— Отпускаю тя, государыня, к брату моему Василию по слову его. Прости меня, государыня…

Ни одна мышца не шевельнулась на лице старухи.

— Бог простит, — глухо, но четко произнесла она. — Много злодеяний творил ты и сыну и мне, старой тетке твоей. Горько сердцу, и душу мою истерзал ты муками сына моего.

Дрогнул голос старой княгини, покривились крепко сжатые губы, но, переборов себя, продолжала Софья Витовтовна:

— Ну да бог тя простит. И яз, старуха, зло творила. Силен враг рода человеческого. Вспомни, Димитрей Юрьич, как дед родной сыну моему и тобе, князь Димитрей Иваныч Донской, всю Русь поднял на Мамая, а ныне что? Сами мы Русь свою разоряем и губим. Татары же, то от Синей Орды, то от Золотой, то от Крымской, то от Казанской, грабят и полонят нас…

Смолкла она, слезы потекли по щекам ее. Помолчала она и добавила тихо:

— Мир и любовь меж князей христианских надобны. Все грешны мы, все!

Забудем же зло, станем токмо с татарами ратися, а не меж собой…

Голос ее прервался, и вдруг неожиданно изменилась она вся и, поклонившись Шемяке и коснувшись рукой земли, сказала горестно, со слезами:

— Прости и ты меня, старуху, тетку свою, ежели яз грешна против тя…

Шемяка весь передернулся, в сильном волнении бросился к Софье Витовтовне и, схватив ее руку и целуя, говорил торопливо:

— Прости меня, государыня! Прости, ежели сердце матери простит за сына твоего, за брата, мной ослепленного…

Софья Витовтовна обняла племянника и поцеловала в лоб.

— Бог простит, — сказала она, — моли бога о том, а наипаче о просветлении разума. О сем проси у господа, ибо в писании сказано: «Ежели бог наказать кого хочет, то первее всего разум отымает…»

Шемяка, отерев глаза и успокоившись, молвил тихо и мягко:

— Спаси бог тя, государыня. Боярин мой Сабуров сопроводит тобя вместе с Кутузовым до самой Москвы, к сыну твоему…

Снова мчится кибитка Софьи Витовтовны, но теперь уж из Карго-поля к Вологде, вдоль берегов рек и озер. Впереди скачет боярин Сабуров с детьми боярскими, а сзади — свой московский боярин Кутузов со стражей.

Ожила, помолодела словно старая государыня. Весело смеется на прибаутки Ульянушки.

— Как мы, государыня, до Москвы-то проедем? — спрашивает мамка.

— Да Кутузов сказывает, — отвечает, усмехаясь, Софья Витовтовна, — что из Вологды на Ярославль поедем, а оттоля в Ростов, в Переяславль потом, а там в Сергиев монастырь.

Софья Витовтовна задумывается. Резкие морщинки появляются на ее лице.

— Господи, вразуми их! — страстно шепчет она, — вразуми их! — Но, перекрестясь, поникает головой и долго молчит.

Ульянушка боится с ней заговорить, развеселить ее шуткой. Наконец осмеливается, но говорит сурово, будто другая стала, будто из веселой мамки в монашки ушла:

— Помолимся мы у святого Сергия, дабы заслонил он нас от злобы людской…

Она всхлипнула неожиданно, проговорив сквозь слезы:

— Дал бы господь хоть внукам твоим, деткам моим вынянченным, пожить на спокое.

Обняла ее государыня и молвила:

— О сем токмо и бога молю. Наипаче ж о том, да смирит бог злобу Димитрея Юрьича. Гордыней своей он мучится, от гордыни и нам ворог он лютый!

Она помолчала и резко добавила:

— А не вразумит господь, тогда токмо смерть смирит его, Ульянушка…

— Да сие как бог даст, — возразила Ульянушка. — Может, он еще десятка два, а то и три проживет…

Софья Витовтовна сухо усмехнулась, хотела сказать что-то, но вдруг словно окаменела и промолчала.

Глава 12. На отчем столе

На самую масленицу, февраля семнадцатого, прибыл Василий Васильевич с княжичем Иваном, со всем двором своим и полками в Москву. Москвичи княжой поезд разглядели еще издали, и первыми зазвонили посадские церкви, потом загудели и все соборы кремлевские.