Иван III — государь всея Руси. Книги 1,2,3

— Да, государь, — воскликнул дьяк Курицын, — идут через Новгород всякие злоумышления да хитросплетения от ворогов иноземных и в Золотую Орду, и в Казань, и к ногаям, и к нашим удельным. Все зло через дверь сию окаянную…

Иван сурово сдвинул брови и сказал:

— Чирей для нас сей град, Федор Василич, — от него все тело болит…

На восьмой день после отъезда Марьюшки со свекровью в Тверь к самому концу обеда к Ивану вбежал Данилушка.

— Едут, — радостно восклицал он, — едут государыни наши!..

Иван наскоро оделся и, сопровождаемый всеми дворскими слугами, поспешно вышел из хором, спустившись с красного крыльца.

Возок с княгинями, медленно проезжая двором, приближался к княжим хоромам. Вот он уж у красного крыльца. Иван сам отворил дверки возка и помог матери выйти.

— Ну, сыночек, слава богу, доехали мы подобру-поздорову, — сказала она, перекрестившись, и поцеловала Ивана. — Как здравы отец и детки мои?

— Здравы все. Почивать легли после обеда…

— Слава те, господи, — облегченно вздохнув, молвила Марья Ярославна. — Ну, пущай их спят. Яз у тобя обедать буду.

Следом за свекровью легко выскочила из возка Марьюшка, повисла на шее мужа и, целуя его, радостно восклицала:

— Вот яз и дома, Иванушка! Вот и дома!..

Согнувшись, вылез из возка рослый Илейка. На руках его был спящий Ванюшенька.

— Будь здрав, государь, — молвил старик и, обернувшись к Марьюшке, спросил: — Дите-то прямо к тобе в опочивальню нести прикажешь, государыня?

— Мамке отдай. Токмо не разбудили бы его! Пусть тихохонько разденет и в постелю уложит…

Живо оборотясь к Ивану, она, в ответ на вопрошающий взгляд его, добавила:

— Здоров он, Иванушка, токмо последнюю ночь плохо спал. Ночью мы ехали, домой спешили…

Иван весело улыбнулся и под руку повел мать вверх по лестнице…

Прошли прямо к столу в трапезную Ивана. Утомленная Марья Ярославна молчала, но, поглядывая на сияющее личико Марьюшки, иногда ласково улыбалась.

Марьюшка радостно щебетала без перерыва, — как весенний ручей, журчала.

— Не то все в Твери-то, что было, — говорила она. — Будто в хоромах там все враз малым стало. Даже окна будто ниже стали в моем детском покое.

Ране-то чудилось мне не знай как высоко они…

— Яз тя помню, — сказал Иван с улыбкой, — какой сама ты была. Чай, тогда тобе и скамьи и лавки высокими казались?

Засмеялась и Марья Ярославна.

— Вот какой сама ты была, — промолвила она, показывая рукой высоту наравне со столом…

Настроение Марьюшки вдруг переменилось, на ресницах повисли слезы.

— Ты что? — спросил ее Иван.

— Ба-атюшку жа-алко, — проговорила она и заплакала.

Иван передвинулся на скамье ближе к Марьюшке и обнял ее. Она прижалась лицом к его груди и затихла. Марья Ярославна, встав из-за стола, перекрестилась и, зевнув, сказала:

— Ну, сынок, притомилась яз с пути-то. Пойду деток погляжу да посплю малое время…

Когда свекровь вышла, Марьюшка обняла Ивана и прошептала ему в ухо:

— А яз к тобе отдыхать в опочивальню пойду. Без нас Ванюшенька крепче поспит. Мамка за ним пригля…

Иван оборвал речь ее, поцеловав в уста…

Послеобеденный сон их был недолог. Марьюшка проснулась первой. Она долго смотрела на мужа и все удивлялась, как это произошло, что дом в Твери чужим стал, а тут все свое и родное…

Она горячо поцеловала Ивана. Тот открыл глаза и обнял ее, такую теплую, полную еще сонной неги…

— Тут у меня ты, Иване, — продолжала вслух свои мысли Марьюшка, обнимая его шею голыми руками, — матушка родная, Ванюшенька мой маленький!

Там же токмо братец сводный, несмышленыш еще осьми лет. Все одно что чужой он мне…

Закрыв глаза, она еще крепче обняла Ивана.

Двадцать пятого марта, в среду, пришли в Москву тревожные вести сразу из Новгорода и из Казани. Решили государи, что пора татарам кулак показать да подумать, как бы и Новгород ударить покрепче.

В тот же вечер созвал Иван думу по указу Василия Васильевича, совсем уж оправившегося и окрепшего. В покои великого князя позваны были: дьяк Бородатый, Степан Тимофеевич, воевода Басёнок, Федор Васильевич Курицын, которого на днях только молодой государь из подьячих в дьяки пожаловал.

Думать надо было, как лучше и татарские и новгородские козни пресечь единым ударом.

— А ты помнишь, отец, — шутил Юрий, поблескивая глазами с золотой искрой, такими же, какие когда-то сияли и на лице Василия Васильевича, — помнишь, как потешно слушать нам было, когда псковичи с новгородцами меж собой были? Одни, как гуси, гогочут: «чо-чо-чо, ча-ча-ча!», а другие, как утята: «цо-цо-цо, ци-ци-ци!»

— Верно! — смеялся Василий Васильевич и все, что с ним были в Новгороде. — Зацикали да зачокали они нас совсем. А топерь вот их чокнуть так надобно, чтоб и про татар забыли…

— Псковичей-то, — смеясь, добавил Бородатый, — ершеедами дразнят, а новгородцев-то — гущеедами. Гущу боле пирогов любят…