Иван III — государь всея Руси. Книги 1,2,3

— Когда ж, государь, ему предстать пред тобой повелишь?

— Утре, пред обедом. Яз его на обед оставлю. После того на постой отвезешь к воеводе… — Иван Васильевич рассмеялся. — Так угостить надобно медами крепкими да водками, дабы один-то он домой никак не дошел. На другой же день, перед завтраком, на прощанье ко мне приведешь, и в тот же день отъехать ему, а проводи его до рубежей наших. Разумеет он по-русски?

Умен ли?

— Хитер и умен, видать, и по-латыньски разумеет добре. Разумеет и по-русски, токмо таит сие. Ласков вельми…

— Так и мы с ним будем, — смеясь, продолжал Иван Васильевич, — токмо до рубежей самых крепко доржи его за стражей, дабы ни от него, ни к нему лазутчикам ходу не было. А теперь иди, не оставляй его одного да вели обед нарядить на утре, как на сей случай подобает. Яз же еще тут по снежку поброжу с сыночком…

Великий князь Иван Васильевич, окруженный немногими боярами, воеводами и дьяками двора своего, принял посольство короля Казимира с Якубом-писарем во главе.

Якуб был впервые на Руси, где все не так, как в Польше, но очень во многом схоже с Литвой. Это особенно бросилось ему в глаза за время пребывания в Москве.

— Теперь мне ясно! — еще дорогой в Переяславль говорил он своему духовнику, отцу Витольду. — Ясно, почему Литва тянет к Москве: Similis simili gaudet.[205] Все же за поездку я многое узнал, хотя москали хитры и скрытны.

— Fxperientia est optima rerum magistra,[206] — вздохнув, подтвердил ксендз Витольд. — Так еще говорили древние римляне.

Якуб самодовольно покрутил длинные седеющие усы и добавил:

— Найдется у меня кое-что к докладу его величеству…

И теперь вот, представ пред великим князем московским со всей свитой и духовником, он силился разгадать молодого государя. Его поразили огромный рост и могучее сложение Ивана Васильевича, его длинная курчавая борода, а главное — глаза. Встретившись раза два со взором государя, он сразу перестал изучать и наблюдать, а только старался скрыть свои мысли и чувства от пронизывающего взгляда этих странных и страшных глаз…

Ивану Васильевичу, в свою очередь, показался посол Казимира необычайным по обличью, поведению и по одежде своей. На Якубе был легкий польский кафтан с оторочкой из собольего меха, без воротника и пуговиц, лишь с застежкой у горла из самоцветных камней. Сняв бархатную шапку с собольей опушкой и с пышным белым пером, он низко поклонился великому князю.

Посол, уже немолодой, был сановит и учтив. Все его повадки отличались большей ловкостью в сравнении с повадками татарских и русских послов, а его нарядная, но простая одежда была красивее, чем у немецких купцов.

Подойдя ближе к государю, Якуб еще раз поклонился, встав на одно колено. За ним также преклонилась и вся свита его, кроме ксендза. Затем, легко поднявшись, посол вручил письмо от короля Казимира, писанное по-латыни. Приветствие же от короля и от себя сказал он по-польски.

Когда весь порядок взаимных приветствий закончился, Иван Васильевич милостиво спросил Якуба:

— Поздорову ли доехал?

Получив почтительный ответ с благодарностями и добрыми пожеланиями в переводе дьяка Курицына, великий князь приказал прочесть письмо короля.

Курицын, отметив, что письмо писано без умаления княжого достоинства, перевел следующее:

— «Пишем мы, Казимир, король Польский и великий князь Литовский, Вашей светлости, Великому князю Володимерьскому и Московскому и иных земель, приятельски и ласково. Посылаем до твоей светлости посла нашего Якова-писаря, слугу своего верного, с нашими речами. Что будет от нас сказывати, твоя светлость ему пусть верит, ибо речи сии суть наши…»

Далее следовали подпись, титулы короля и государственная печать. Иван Васильевич помолчал некоторое время и, обратясь к послу, молвил:

— Ну сказывай речи государя своего.

Якуб-писарь стал на одно колено, а великий князь поднялся со своего места.

— Его величество, — переводил слова Якуба дьяк Курицын, — узнав недавно о кончине твоей благоверной супруги, великой княгини Марии Борисовны, огорчен зело и шлет тобе свое соболезнование и молит господа о царствии ей небесном…

Иван Васильевич омрачился при воспоминании о княгине своей и тихим голосом ответствовал:

— Скажи, Федор Василич, что яз благодарю короля и брата моего за сие внимание к моей горести. Дай бог ему боле счастия в делах семейных, нежели мне, грешному.

Иван Васильевич поклонился и сел, а посол встал с колен, но, видимо, желал еще что-то сказать. Государь заметил это и, кивнув дьяку Курицыну, молвил:

— Пусть говорит.

Посол заволновался и начал нерешительно:

— Сказав все, — переводил опять дьяк, — что надобно экс-оффицио, по должности своей яз прошу разрешить сказать мне нечто моту проприо, своей охотой…

— Пусть говорит, — молвил Иван Васильевич и насторожился.

Великий князь понял, что вся суть дела именно в том, о чем хочет посол сказать «своей охотой»…

Якуб воодушевился и много говорил о падении Царьграда, о захвате турками гроба господня в Иерусалиме, о Третьем Риме и о будущем величии Москвы в деле защиты христианской веры от басурман.