Иван III — государь всея Руси. Книги 1,2,3

— Посол-то Яков, — говорил, посмеиваясь, Курицын, — ехал в возке своем, яко в тесном заключении. Не то чтоб неволей, а пил все, под конец уж и ксендз его стал с ним пить. Не беспокоил их яз. Мыслю токмо, прав ты, государь, — про татарские дела Казимир вызнать хотел. Не для папы посла-то слал, а для хана Ахмата…

— Может, и так, — усмехнулся великий князь, — токмо все же у папы, видать, есть помысел сватовство начать. Сие и Казимира и Ахмата тревожит.

Пождем, но чую, послов к нам и папа пришлет…

Великий князь задумался и, вспомнив разговоры свои с игумном и с дворским Леваша-Некрасова, заговорил с досадой:

— А яз тут новые дела узнал нечаянно. О том, о чем мы доселе и подумать не удосужились!..

Иван Васильевич рассказал дьяку о новых переменах в вотчинах монастырских, боярских и прочих, о тяжбах за землю, о том, что хлеб ныне не столь на кормленье идет, сколь на продажу за деньги, про денежные оброки и про выдачу на тяжелых условиях денежных ссуд крестьянам ростовщиками-земледельцами.

— Вишь, как круг нас сталось, а мы на сие сквозь пальцы смотрели! — воскликнул государь. — Без нас сие идет, мимо государства идет, будто река меж берегов сама по собе…

— Так оно и есть, государь, — сказал Курицын, — все по воле божьей деется…

Иван Васильевич усмехнулся и резко промолвил:

— Река-то течет по воле божьей, о том спору нету, а люди-то, где нужно, могут чрез нее мост построить, а где плотиной запрудить, рукава отвести, дабы не брега зорила, а зерно на мельницах молола…

Федор Васильевич с изумлением взглянул на великого князя и радостно воскликнул:

— Как ты, государь, мудро обо всем мыслишь!

— На сей же вот часец, — хмуро отозвался Иван Васильевич, — не нахожу яз пути правого. Ведаю, нельзя реку на ее токмо волю пущать, а что содеяти, не ведаю. Монастыри без меры тягчат сирот, а сами чернецы токмо чревоугодием и пьянством живут. Много захватили монахи земли-то и токмо сами корыстятся, а какая от сего польза государству? Вотчинники все вот — крупные и мелкие — тоже за землю друг друга грызут, яко волки лютые, а какие грамоты измыслить — не ведаю. Надобно же такие уложить правила, дабы богатые и сильные не сожрали друг друга из-за корысти своей, а из сирот и черных людей коней бы токмо пашенных не изделали!..

Государь злобно усмехнулся и добавил:

— Эдак они и от государя своего всех людишек под свою руку возьмут и воев мне не оставят, обессилят государство-то не хуже удельных. Можно ли им волю такую дать?

Государь замолчал, молчал и Курицын. Волнение Ивана Васильевича постепенно улеглось, и молвил он раздумчиво:

— Ежели грамоты судные собрать все и княжие грамоты? Может, там на сие разрешение есть? Может, и уставные грамоты к наместникам помогут нам…

— Верно, государь, — обрадовался опять Курицын. — Ты вот токмо что сказывал об уложенье правил. Вот и мыслю яз, повели дьякам нужные тобе правила сыскать в грамотах, о которых ты поминал. Добре же было поставить над ними дьяка Андрея Ивановича Жука: человек сей сметлив и хитер в разумении грамот…

Государь развеселился и сказал:

— Верно сне! Как решено нами, так и сотвори от моего имени. Дело сие долгое, но государству без сего быти нельзя…

Обернувшись к вошедшему дворецкому, он, смеясь, добавил:

— Дай-кось нам, Данилушка, фряжского малость, за дело доброе с Федор Василичем выпить надобно…

Когда Данила Константинович вышел, великий князь сказал дьяку вполголоса:

— Опричь того, есть у меня дело, которое немедля сотворить надобно.

Утре же найди человека верного и пошли к Даниару-царевичу, дабы ссылался царевич с Менглы-Гиреем от твоего имени, но токмо устно, без грамот. Пусть обещает ему помочь от нас против братьев, которые с Ахматом. Ежели бог не даст удачи ему, приму к собе, как брата, а ежели бог даст ему на отчий стол сесть, то и тогда ему помочь наша против Ахмата надобна будет.

Сотворим союз вечный, а все вороги его — наши вороги, а наши вороги — его вороги, и други наши едины…

Вошел Данила Константинович с двумя кубками заморского вина.

— За благополучие дел наших! — сказал Иван Васильевич, чокаясь с дьяком.

— За здравие государя моего, — ответил тот.

К концу уж приблизился май, когда дошли до Москвы первые вести о войске московском — от воеводы Ивана Руно. Обедал в этот день государь у матери своей. Все были весьма рады вестнику, сопровождавшему с воинами караван торговых судов, захваченных у купцов татарских. Суда эти стояли уж на Москве-реке возле Кремля, у самых Чушковых ворот.

— Как тя именем величать? — спросил государь боярского сына, когда тот отмолился и сказал здравицы государю и государыне.

— Зовут мя, слугу твоего, Трофимом, а по прозвищу — Леваш-Некрасов…

Иван Васильевич лукаво усмехнулся и молвил:

— Ведаю о тобе, Трофим Гаврилыч…

Леваш изумился и проговорил растерянно:

— Истинно, государь, Гаврилычем величают по батюшке-то…

— Ну сказывай, Гаврилыч, сказывай, что воевода-то повестует, — ласково молвил великий князь.