Иван III — государь всея Руси. Книги 1,2,3

Вдруг сжалось сердце Ивана от боли, и ясно так, словно снова увиделось все, что в Москве тогда было. И сотник Ачисан ему представился, и бабка, что кресты тельные в руке крепко зажала, и тихий, но страшный вскрик матуньки, и тату он вспомнил, каким в последний раз видел его в голых санях, в полушубке старом, когда он ехал к Пивной башне, в окна глядел и словно ничего не видел…

— Шемяка проклятый! — резко и громко сказал он. — Хуже и злей ты Улу-Махмета!..

— Иване, Иване, — послышался голос из-под лодочного навеса, — держи сердце свое. Не гневи ты Шемяку, когда предстанешь пред ним. Ежели любишь отца и матерь, не гневи их ворога злого, дабы горшего зла не сотворил он им…

Вышел владыка Иона из-под навеса и, положив руку на плечо княжича, продолжал:

— Претерпи, отроче мой, и господь нам поможет. Имей разумение о том, что постигать надо умом волю божию. И среди наитяжких бедствий и горестей разумом и крепостию духа зло преодолеть можно и пути ко спасению обрести.

Гневливость же токмо разум темнит.

Сразу тепло и спокойно стало Ивану от слов владыки, вера в душе затеплилась. Так всегда дома у него бывало от бесед с бабкой. Улыбнулся он по-детски доверчиво и, посмотрев прямо в светлые глаза владыки, тихо сказал:

— Отче, помоги татуньке…

Гул колоколов от обители покатился по всему полю, а из монастырских ворот вышли священники и монахи с хоругвями, иконами и крестами, а сзади них ехали сани для Ионы, нареченного митрополита московского и всея Руси.

Ризы, кресты и оклады икон сверкали на солнце, пение же церковное, сливаясь со звоном, шло к самому сердцу княжича Ивана. Все поснимали шапки и закрестились, а конники спешились. Владыка Иона вышел с княжичами на берег. Попы и диаконы окружили их и, держа в руках своих древнюю икону Корсунской божьей матери, запели благодарственный молебен о благополучном прибытии.

Путники, не заезжая в Суздаль, остановились всем поездом на один день ради отдыха в Спасо-Евфимиевом монастыре. Отслушав литургию, владыка Иона, княжичи и Ряполовские с Миколой Степановичем обедали у игумна в келарских покоях для почетных гостей. После же обеда владыка захотел отдохнуть, а княжичам разрешил с дядьками их ходить свободно по всей обители и по всем стенам пройти монастырским, осмотреть башни-стрельни и мосты подъемные.

Стены у монастыря широкие — телега проедет свободно вдоль бойниц и стражу не зацепит. Это не удивило княжичей — московские стены куда шире!

Любопытнее им было на поле посмотреть, что тянется возле речки Каменки.

Остановились они над главными воротами у бойниц самой большой стрельни.

— Видать ли отсюда, Васюк, — обратился Иван к своему дядьке, — где отец бился с татарами?

Васюк стал приглядываться и, говоря неуверенно, показывал всей рукой:

— Может, вон тамо, ближе к Суждалю, а может, вот тут, к нам поближе.

Не было меня тут, как же я тобе могу истину поведать?

— Тут вот, тут, к нам ближе, — быстро заговорил старый монах, выходя из соседней бойницы, — меж Нерлью и Каменкой…

Монах поклонился и, обратясь к Васюку, спросил:

— Дети великого князя?

Васюк утвердительно кивнул головой, а монах снова поклонился княжичам и сказал:

— Здравствуйте, дети мои, да сохранит вас господь. Не подходите ко мне под благословение, ибо не имею на то благодати. Лекарь аз в обители, инок Паисий, а был воем у деда вашего. Великого князя Василь Василича с издетства знаю, здесь же ему раны врачевал, когда в полоне у татар он был.

Вас же, внуков Василь Димитрича, увидеть мне сладостно…

Старик ребром приложил ладонь к глазам от солнца и внимательно разглядывал княжичей.

— А ты видел, — спросил его Иван, — как бились они?

— Вот с сей самой башни видел, — оживляясь, заговорил отец Паисий. — Побегли вдруг поганы да бегут-то, порядок не руша. Наши же, словно куры в огороде, разбрелись во все стороны — кто за татарами гонится, кто убитых да раненых грабит, а кто ни туда, ни сюда, сам не знает, что деять…

Старик досадливо пожевал беззубым ртом и строго добавил:

— Вижу, дело недоброе! Понимаю хитрость неверных, хочу наших упредить, а бежать не могу — стар. Ищу кликнуть кого, дабы великому князю весть скорей дать, и вижу — поздно уж! Татарские конники кругом заворачивают и сбоку на наших ударили. Нарочито наших заманили, поганые!

Смяли пеших, а конников окружили со всех сторон. Закрыл аз глаза, молитвы господу о спасении читаю, гляжу опять, а уж князь великой вместе со своими тремя конниками окружен. Рубятся крепко, а потом двое с коней наземь сбиты и токмо один ускакал прочь с рукой отсеченной.

— Федорец Клин, — вставил Васюк. — Правду он баил, когда ответ держал перед старой княгиней…

Иван и Юрий жадно слушали Паисия и ждали, что дальше он скажет о битве. Но старик опять медленно пожевал губами и строго проговорил:

— За грехи наказал нас тогда господь. Из-за усобиц все. Ладу нет у князей, а зависть и зло на великого князя. Из удельных же да из бояр тоже всяк токмо своей пользы ищет, а о сиротах заботы нет. Мутят князи да бояре, — всяк своего князя хочет, дабы от своего-то прибыток ему был.