Иван Калита

Её и без того красивая рука приобрела особое изящество. И они оба наслаждались этим видом какое-то мгновение. Потом их словно что-то ударило. Он осторожно взял княгиню за талию и приблизил к себе. Губы их слились. Но... она вдруг оторвалась от него, упёршись в его грудь руками.

— Нет, князь, нет. Ты меня прости за мою слабость.

Но чувства, овладевшие им, оказались сильнее всего. Он готов был броситься на неё. И опять её тихий голос остановил его:

— Князь, не надо. Я не могу. Ты посмотри на неё... — она повернулась к иконе.

С неё укоризненно смотрела Пресвятая Богородица.

— Прости, княгиня. Но, — он ударил себя в грудь, — что я могу с собой сделать?

Она посмотрела на него. В её тазах не было укора, а пряталась какая-то затаённая грусть.

— Садись, — она показала на кресло, стоявшее рядом с её.

Он сел. Кресла стояли так близко, что руки их касались друг друга. Он осторожно положил свою на её запястье. Рука княгини слегка дрогнула и... застыла на месте.

— Ты приехал ко мне специально? — склонив голову, спросила княгиня.

В её голосе можно было уловить самодовольные нотки. Он отвёл от неё взгляд, который застыл на сером от непогоды окне. Его молчание затянулось. О чём он думал? Она не получила ответа на свой вопрос.

— Киев пал, — вздохнув, ответил он и повернулся к ней.

Его лицо приобрело совсем другое выражение. Оно было сосредоточенным, чем-то весьма озабоченным. Княгиня поняла, и её это задело.

— Что вы, мужчины, всё воюете да воюете. Неужели нельзя жить мирно, любить семью, детей?

Иван Данилович усмехнулся, глаза его вновь загорелись задорным огнём.

— А все мы это делаем ради вас, наших нежных и горячо любимых, — ответил он полушутливым тоном.

— Что-то не верится, — с улыбкой она покачала головой.

И он, вторя ей, рассмеялся. Потом заговорил:

— Я готов жить в мире и дружбе, — голос его был серьёзен, — и никогда не нарушать данного слова.

Княгиня поняла, что он имел в виду.

— Я не оправдываю Александра. Но зачем его преследовать сейчас? — сказала она.

Князь оттолкнулся руками от кресла, поднялся и быстро заходил взад и вперёд.

— Александр обидел не только меня — его обиду я могу и простить. Но... хан терпеть не будет. Зачем ему понадобилось убивать Шевкала?

Княгиня опустила голову и прошептала:

— Александр считает, что... ты подстроил всё это.

На лице Ивана Даниловича заходили желваки:

— Если он так считает, почему не пошёл на меня или хотя бы приехал. Что, слишком горд? А я, по-твоему, кто, когда примчался к вам по первому зову? Нет! Мне нужен мир! Моё сердце радуется, когда глаза видят занятого делом русского мужика. Но когда я вижу, что его хотят обидеть, в моей душе появляется такая ненависть, которая зовёт меня на борьбу с этим злом.

Он остановился перед ней и повторил:

— Злом! Сегодня каждый князь тянет одеяло на себя, и многие не хотят понять, что оно не растягивается. А всем надо научиться жить под ним. Другого не дано. А это может свершиться, когда кто-то один будет следить, чтобы оно досталось, в зависимости от его участия, всем.

Князь вновь заходил. Её глаза так и бегали за его движением. Он неожиданно вновь подошёл к княгине и, опершись на ручки кресла, произнёс:

— Разве хорошо вот так жить вдали друг от друга?

Не дождавшись ответа, опять заходил.

— Нет! — воскликнул он, — нет! Неужели Александр того не понимает? А если понимает, почему делает так?

Он опять остановился, глаза его почему-то смеялись.

— Не знаешь? — он вздохнул. — И я порой не знаю. Ну, будем прощаться, — резко прозвучали его слова.

Она ничего не сказала, но её тяжёлый вздох лучше слов ответил на его слова.

Князь подошёл к ней, поцеловал руку, потом щёчку.

— Прощевай, Анастасьюшка! — голос князя прозвучал печально.

— Александр уехал к Гедимину, — прошептала Анастасия.

Иван Данилович вдруг выпрямился, лицо посуровело. Он рывком обнял её и крепко поцеловал в губы. Затем, быстро повернувшись, не оглядываясь, вышел из светёлки.

В эту пору к Варяжскому морю лучше не подходить. Его тёмно-серые волны, как разъярённые звери, бросаются на берега. Стоявшие на якорях лайбы плясали, грозя сорваться и ускользнуть в море. Неослабевающий дождь дополнял унылую картину. Несколько морян столпились на берегу, с тревогой посматривая на разбушевавшуюся стихию.

Волны не давали подойти к кораблю. Но, выбрав удобный момент, морянин подвёл лодку к борту. Купец и его люди перебрались на корабль. Морянин, закрепив лодку за корму, взялся за якорь. Купец и он подняли грузило. И рвавшуюся в море ладью подхватили обрадованные волны.

Ветер пузырём надул тканевый холст, и лайба, разрезая острым носом волны, понеслась, как на крыльях. Волны, словно одумавшись, глядя на эту нахалку, забили с удвоенной силой, грозясь смыть людей. Они легко поднимали судёнышко на свой гребень, чтобы, как в пропасть, бросить его вниз. Сердце «уходило в пятки», порой замирая.

— Господи! Спаси! — неслось вперемежку с воем стихии.

Но морянин, орудуя кормовым веслом, каждый раз выводил лайбу из опасности. Хороши были и его помощники. Кроме страха за жизнь, они заработали достаточно синяков и шишек, нахлебались и морской водицы.