Иван Калита

Семен молчал. Иван Данилович подошел к сыну и, обняв его за плечи, мягко развернул лицом к себе.

— Глупенький ты мой! — с ласковой грустью проговорил князь, глядя в поблескивающие из темноты глаза Семена. — Нечто кому дано заставить меня позабыть свою Елену? Она в моем сердце навеки. А с Ульяною тебе надобно сдружиться: она вас любит и жалеет.

Несколько мгновений длилось молчание; потом раздался неуклюжий, по-детски беспомощный всхлип.

— Прости меня, отче, — прошептал княжич, уткнув мокрые от слез глаза в круглое отцово плечо.

Радостно улыбаясь, Иван Данилович с нежностью погладил упругие, непослушные пряди сыновьей головы. Собравшийся во дворе люд дружно взревел, со стуком и плеском сдвигая наполненные в который уже раз чаши.

4

Недолго довелось великому князю тешиться безмятежной семейной жизнью. Свадьбу справляли на Троицу, а уже осенью гонец привез из Ростова письмо, которое вмиг распалило в душе Ивана Даниловича душный неукротимый жар. Василий Кочева сообщал об огромных обозах новгородских гостей, проходящих через Ростов далее на восток, за Каму, в земчи неизведанные, населенные дикими племенами и весьма обильные серебром, коим люди эти щедро платят новгородцам за их товары. «Серебро же то везут в великом множестве», — подчеркивал Кочева. Иван Данилович в гневе бросил письмо на стол. «Премудр господин Великий Новгород! — мрачно процедил он, сложив руки на груди и глядя исподлобья прямо перед собой. — Как татар ублажить надобно, так пускай на Москве раскошеливаются, а мы лишь наособицу богатеть, желаем. Ну уж нет! — князь негодующе ударил кулаком по столу. Стоявший на столе золотой подсвечник и серебряная чаша с фруктами отозвались тихим, печальным звоном. — Со столь знатного торга и великокняжая казна свое поиметь должна!»

И велел великий князь отправляться войску в поход. Кликнул низовских князей, рязанских. Те явились тотчас, ослушаться не посмели, и — в путь. Узнав о вторжении московской рати в свои пределы, новгородская господа выслала к Ивану Даниловичу послов, которые застали князя уже в Торжке. Чувствуя за своей спиной мощь огромной торговой державы, послы держали себя с великим князем смело и даже заносчиво:

— Одною рукою ты желаешь брать с нас дань, яко правомочный государь, а другой посягаешь на наше достояние, яко беззаконный тать. Сие несовместно. Возврати захваченные тобою села и деревни, и Великий Новгород в знак своей доброй воли даст тебе пятьсот рублей серебром.

— Ты токмо послушай, Андрейко, до чего щедры наши новгородские друзи, — с насмешливой улыбкой обратился Иван Данилович к сидевшему по правую руку от него Андрею Кобыле. Воевода ответил ему темной кривой ухмылкой. — А может, нам и вправду покаяться, аки холопям, дабы господин Великий Новгород не прогневался на нас, грешных?

Князь снова повернулся к послам, и лицо его приняло другое выражение: губы плотно сжались, в глазах вспыхнули недобрые огоньки.

— Пошли прочь, невежи! — гневно возвысил он голос. — Плетьми бы вас за вашу дерзость! Не бойтесь, — усмехнулся Иван Данилович, видя, как побледнели вдруг лица послов, — не с посла спрос, а с посыльщика. А уж те, кто вас послал, еще трижды раскаются в своем супротивстве, будьте надежны!

Дело, в общем, кончилось ничем. Поняв, что получить от золотых поясов ничего не удастся, Иван Данилович прекратил поход и решил искать управу на новгородцев у Узбека. Но короткая война крепко напугала внешне непоколебимую господу. Некоторое время спустя примчавшийся в Сарай Федор Бяконт встревоженно докладывал великому князю:

— Новгородцы вабят литовского княжича Нариманта на удельное княженье. А удел-то, между прочим, дают богатый: с десяток городков, и все не из последних! Одни кремники в них чего стоят — каменные, мочные; в таких от любого ворога можно отбиться.

Внешне князь отнесся к известию спокойно; лишь настороженно сузившиеся глаза его остро блеснули из-под покатого навеса ресниц.

— Стало быть, свои, русские князья им надоели? Под Гедиминову руку захотелось? Ну-ну!

— Ну, о том речи нет, — поспешил успокоить его Федор. — Все городки Новугороду остаются, а Наримант сей вроде уже крестился, так что он, получается, уже и не литвин как бы, а свой.

Иван Данилович недоверчиво махнул рукой.

— Это пока. Гедиминовы повадки нам ведомы издавна: ему токмо перст в уста сунь — всю руку отхватит и не поморщится. Нет, эту блажь из головы надобно выбить, покуда еще не поздно. И не желал бы идти на новую рать, да, как видно, придется. Готовьте войско.

— Крепко напужал ты их своим походом, — пояснил Бяконт. — Бают, слишком большую власть стал над ними забирать. Вот и хотят, значит, клин клином вышибить, супротив силы иную силу поставить.

— Думают, под литвином им легче будет? — усмехнулся Иван Данилович. — Ох, не просчитались бы! Гедимину они чист путь не укажут, как испокон веку навыкли нашим князьям указывать.

Известие о военных приготовлениях московского князя быстро дошло до Гедимина; верный своей неизменной политике уклонения от прямого противостояния с Русью, литовский правитель прислал в Москву послов.

5