Иван Калита

— Так-то оно так, — вздохнул он с видом оскорбленной добродетели, — да токмо желанье прихватить еще хоть кус русской земли у него куда сильнее, чем родственные узы. Но Гедимин осторожен; он выжидает удобного случая и Александру присоветовал изображать до времени сугубую покорность. Тверские бояре, перешедшие ко мне на службу, сказывали, что Александр Михалыч во хмелю не раз хвалился — не прогневайся, о великий цесарь, — как он ловко обхитрил тебя, разыграв перед тобою ложное смирение.

Хан так сдавил ладонями изогнутые ручки своего трона, что их покрытые золотом деревянные основания слегка хрустнули...

Перед тем как отпустить московского князя, Узбек хлопнул в ладони, и к трону на коленях подполз слуга, держа перед собой серебряный поднос, на котором лежала тюбетейка цвета червонного золота. Любивший красивые, дорогие вещи и знавший в них толк Иван Данилович невольно подумал, что такую дивную ткань, как та, из которой она сшита, ему еще видеть не доводилось.

— Дарю тебе это изделие сарайских мастеров, — торжественно произнес Узбек, — в знак того, что мое милостивое расположение к тебе столь же прочно и непоколебимо, как и узы, соединяющие части этой тюбетейки.

Только теперь, приглядевшись, Иван Данилович понял, что тюбетейка была сплетена из тончайших золотых проволочек, соединенных между собой так умело, что она казалась сделанной из единого куска.

— Позвать ко мне мурзу Исторчи! — приказал Узбек, когда московские гости бережно, точно неся перед собой сосуды, содержимое которых они боялись расплескать, скрылись за позолоченными дверями.

Хану был неприятен этот холеный старик, с чьего лица не сходила льстивая улыбка, а вкрадчивый, медоточивый голос которого мог любую ложь искусно облечь в одежды истины, но именно такой человек и был ему сейчас нужен...

— Великий хакан — да сохранит его аллах и умножит его благо! — хотел видеть своего недостойного слугу? — тихо произнес нараспев Исторчи, входя в зал и, не ограничившись вставанием на колено, коснулся лбом нижней ступеньки трона.

— Нам угодно дать тебе поручение чрезвычайной, важности, Исторчи. Ты поедешь в Тверь и передашь князю Искендеру наше повеление прибыть в Сарай, но сделаешь это так, чтобы он пребывал в полной уверенности, что нам не только ничего не известно о его преступных намерениях, но, напротив, наша милость к нему возросла еще сильнее. Будь с ним ласков и приветлив, не скупись на обещания всевозможных благ и милостей, можешь даже намекнуть, что мы намерены возвратить ему ярлык на великое княжение, — словом, сделай все, чтобы Искендер приехал сюда как можно скорее.

— Воля великого хакана будет исполнена! — с радостной готовностью Исторчи снова склонился к ногам своего владыки.

3

Небо, почти без просветов, с воздушно-белоснежной каймою на склонах и свинцово-сизое в середине, неутомимо изрыгало яростный ливень. Под его безжалостными ледяными струями и злобными, резкими порывами ветра беспомощно металось, точно запутавшаяся в сетях птица, сторожившее перепутье одинокое дерево. Но вот ливень усилился, и различия в оттенках неба исчезли: теперь оно от края и до края оделось ровной бесцветной мглой. Сорвался каменный гром, видением из другого мира на миг проступила в унылой серости тонкая изломанная стигма молнии. Но природа бесчинствовала недолго: вскоре, словно истощив в бешеном разгуле свои силы, ливень превратился в обычный мелкий дождик, часто и косо секший слипшиеся ржаво-коричневые листья, ветер почти улегся, и Илейка смог различить на сером полотне сумерек бедную беспорядочную вышивку восковых огоньков, обозначивших близость человеческого жилья.

Дойдя до первой попавшейся ему на пути избы, Илейка в изнеможении опустился на холодную влажную землю и, прислонясь спиной к завалинке, задремал. Проснулся он оттого, что кто-то легонько тряс его за плечо. Открыв глаза, Илейка увидел склонившееся над ним морщинистое лицо пожилого крестьянина, озаренное слабым светом лучины, которую тот держал перед собой.

— Пойдем, пойдем, человече, неровен час, застудишься, — спокойным, не выражавшим никаких чувств голосом обратился он к Илейке. Тот с трудом, опершись ладонью о поплывшую липкую землю, поднялся; холодными юркими змеями заскользили по его продрогшему телу стекавшие наземь струи воды.

В сенях дома, куда Илейка покорно последовал за мужиком, в лицо ему плеснулся густой и резкий запах, в котором слепились жар натопленной печи, кислый дух овчины, приятно щекочущий ноздри аромат лежалой соломы, сырость земляного пола и еще что-то, такое некогда ему родное и привычное, а теперь казавшееся бесконечно чужим и далеким...