Иван Калита

Лишь увидев, что немногие оставшиеся в живых москвичи не помышляют уже ни о чем, кроме бегства, Михаил Ярославич впервые с начала битвы позволил себе перевести дух. Остановившись, он вытер свой зазубрившийся, окровавленный меч о сапог и со вздохом труженика, окончившего тяжкую работу, вложил его в ножны. Князя, узнать которого было немудрено даже издалека по яркому черно-красному еловцу его шелома, немедленно окружили сын Дмитрий, прозванный Грозные Очи за необыкновенно пронзительный, горящий каким-то диким огнем взгляд больших темных глаз, и ближние воеводы. Но Михаил не стал слушать их поздравлений.

— Кто бежит, тех не трогать, Юрья же мне хоть из-под земли добудьте, — коротко велел он и поскакал в село, к избе тиуна, ставшей на время княжеской резиденцией, куда уже свели самых важных пленников — князя Бориса Даниловича, жен Юрия и Бориса, взятых вместе с обозом, и нескольких татар.

Взглянув на примороженное горем и страхом лицо молодого князя, у которого судорожно подергивалась левая щека, Михаил сумрачно усмехнулся.

— Видать, тебе, Борисе, по сердцу пришлось тверское гостеприимство, что ты уж по третьему разу к нам пожаловал, — молвил князь, намекая на события тринадцатилетней давности, когда Борис, посланный Юрием в Кострому, был перехвачен по пути боярами Михаила Ярославича и препровожден ими в Тверь, а позднее уже по доброй воле приехал туда с братом Александром после убийства Юрием Константина Романовича Рязанского. — Что ж, гостей мы завсегда принять готовы как должно. Не бойся, — смягчился Михаил, видя, что его суровый тон лишь усиливает ужас пленника. — За братца отыгрываться на тебе не буду. Мы с Юрием хоть и родня, да все ж разной породы.

Переведя взгляд на татар, князь сразу же узнал среди них Кавгадыя и велел развязать его.

— Дивно мне, что посол моего государя имел неосторожность оказаться на поле брани и тем самым подверг свою драгоценную жизнь такой великой опасности, — внешне почтительно, но с едва уловимой насмешкой в голосе сказал ему Михаил Ярославич через говорившего по-татарски боярина Телебугу. — Ты мог найти здесь свою смерть, и поручение, возложенное на тебя великим цесарем, осталось бы неисполненным.

Кавгадый, все тело которого болело после встречи с тверскими ратниками, был сама кротость и раскаяние.

— Мнэ типэр кругом смерть, — мрачно изрек он ломаным русским языком, притворно вздыхая и потупив, глаза долу, после чего перешел на свой родной язык — Если ты и оставишь меня в живых, как я покажусь на глаза великому хану, да продлит аллах его дни?! Ведь, пойдя против тебя, я преступил его священную волю. Мне кажется, я уже ощущаю на своей шее холод клинка...

— Не печалься, — ободряюще сказал ему Михаил, делая вид, что верит покаянным словам посла. — Сердце царево в руце божьей. Что до меня, то как ты мог помыслить, что я подыму руку на посланца великого цесаря? Дозволь мне почтить в твоем лице нашего владыку, будь моим гостем!

И князь радушно пригласил ханского посла разделить с ним праздничный пир.

Когда Михаил, почтительно пропустив Кавгадыя вперед, вышел из избы, его обступила целая толпа изможденных оборванных людей в крестьянской одежде. Упав на колени и тесня друг друга, они жадно хватали князя за руки и одежду и, припадая к его красным сафьяновым черевьям, осыпали их несчетными поцелуями, смешанными со слезами радости.

— Отец ты наш родной! — полусмеясь-полурыдая, наперебой кричали они. — Не знаем, как и благодарить тебя! Спас ты нас от этих иродов! Они как из домишек нас повыгоняли, полураздетых, так и гнали за собою кого три дни, а кого и седьмицу. Не чаяли уж и в живых остаться. А домишки наши пожгли, животы разорили. Ох, горе-то какое!

— Встаньте, православные, — пряча смущение за напускной строгостью, проговорил Михаил. — Негоже вам благодарить меня за то, что мне делать самим богом заповедано. Что б я был за князь, коли свой народ давал бы в обиду? А о добре не тужите: коли голова да руки целы, нажить недолго.

9